Заметку об Александре Григорьевиче Либуркине я начал с предыстории нашего знакомства, и вскоре понял, что часть этой предыстории надо выделить в отдельный текст — о тёзке главного героя.
До Ольги Владимировны Земляной нашим классным руководителем был физик Александр Григорьевич Сергиенко. Высокий, крепкий, молчаливый, он работал в школе со дня её основания. Прозвище физика было — Сус.
Ещё во втором классе я знал, что школьный физик — Сус. Стены туалетов были исписаны в адрес его, и даже его близких. Когда я краем уха услышал разговор родителей о том, что физика в школе стала очень сложна, то поспешил подтвердить:
— Да! У нас в туалете написано — «жена физика — праститутка»!
Мне объяснили, что это неприличное слово.
Как говорили одноклассники, имевшие братьев в старших классах, Сусу прозвище не нравилось. Он, дескать, решил, что кличка связана с наличием у него усов, и сбрил усы.
— Но, — дети многозначительно поднимали палец, — его всё равно Сусом не перестали называть!
Кличка его передавалась из поколения в поколение.
В восьмом классе Александр Григорьевич стал нашим классным руководителем. Человек он был не вредный, даже добрый, и именно это навлекало на него желчь определённого слоя учеников, которые сохраняют это свойство и далее по жизни. Добрые люди раздражают злых — так всегда.
Я относился к физику сочувственно, но и сам раз попался на неприятной ему вещи.
Заполучив в руки тетрадь по физике своего недруга по фамилии Лобанов, которая хранилась в принадлежащем нам по праву кабинете физики, на нескольких страницах я оставил следы из произвольных ругательств. Лобанов получил тетрадь и пожаловался Александру Григорьевичу, называя подозреваемым меня.
Сус листал тетрадь Лобанова, и как-то мягко критиковал моё творчество . Я не отпирался и кивал. На каждую испорченную страницу мне приходилось давать комментарий. После расшифровки
персекающей страницу фразы «Лобзик Пидорз», Сус перевернул её, и следующую страницу пересекала крупная надпись «СУС».
— А это что? — спросил Сус.
— Но, вы извините, — сказал я.
— Ну, я понимаю, но…, — сказал Сус.
Больше ничего за этим «но» не последовало.
Сус давал мне полярные оценки. Сначала он думал, что я понимаю в физике. На самом деле, физику я не понимал никогда. Сдав быстрее всех контрольную работу, я заслужил его похвалу перед классом:
— Вот спросят тебя, Андрей, «кто тебя физике научил?», а ты ответишь: «Александр Григорьевич научил»…
В работе той было всё неправильно, от силы на тройку.
Со временем Сус понял мой уровень знаний, но я был достаточно активен на уроке, отвечал на вопросы и подсказывал, всегда невпопад.
— Это удивительное дело, — говорил Александр Григорьевич, — обычный человек, если отвечает на вопрос с вариантами ответа «Да» или «Нет», и при этом отвечает наугад, должен попадать пятьдесят на пятьдесят; а Лунёв в ста процентах случаев отвечает неверно!
И это было правдой.
— Какие бывают реостаты? — задавал вопрос Оле Гусаровой Александр Григорьевич.
— Большие и маленькие, — подсказывал я Оле.
— Большие и маленькие, — повторяла Оля, вызывая возмущение физика.
Александр Григорьевич рассказывал о своей работе в Воркуте или где-то в тех краях.
— Мы, когда носилки с землёй носили, по пути их ещё и отжимали, — он показывал тяговое движение, — тренировались!
К нему ходили заниматься физикой, по его словам, половина двора. Но жил он где-то не рядом со школой.
В конце 1991 или в начале 1992 года в школе отменили плату за питание. То есть, завтрак можно было съедать бесплатно, а обед — уже за деньги, но обедали все и так дома. Деньги выделял город Санкт-Петербург.
— Всё нормально, ребята, — говорил Александр Григорьевич, — это деньги ваших родителей.
Осенью 1991 мы ездили с ним в Сестрорецк, на Курорт. Я был в восторге от пляжа, волейбольных площадок и краников с минеральной водой. Но, на могилу Михаила Зощенко по предложению Александра Григоревича я не пошёл — туда отправились несколько самых неленивых.
Бывали у него и ошибки. Проходя двигатель внутреннего сгорания, он задал вопрос, каким может быть число цилиндров у четырёхтактного ДВС. Никто толком ответить не мог, а знатоки автомобилей перебирали: два, три, четыре, пять…
— Да нет же! — возмутился Сус, — кратное четырём!
Тут возмутились знатоки автомобилей:
— Бывает и пять цилиндров, и шесть…
— Да заткнитесь вы! — разозлился Сус, и дальнейшие возмущения знатоков подавил. Кратное четырём, и всё.
Хороший был учитель. Не вредный. Одним из своих любимых выражений «Под себя гребёшь!» он осуждал эгоизм и стяжательство. Осуждать в последние десятилетия эгоизм и стяжательство — это бисер перед свиньями, конечно. Народ оскотинился, да и учителя теперь другие. Все под себя гребут. А когда-то это считалось плохо.