Раствор Москвичёва

Оказавшись в этом проекте, я подписывал бумагу, что не буду разглашать личные данные тех, с кем работаю. Поэтому, раствор не совсем Москвичёва, но эта фамилия у него и была бы, если бы не раскулачивание в 30-х годах; по крайней мере, я так понял. Многие тогда меняли фамилии, к примеру, почти все Щербовичи-Вечоры стали либо просто Щербовичами, либо просто Вечорами. Современные граждане этого не понимают, как правило.

Будущий академик Москвичёв был человеком амбициозным, и в то же время чувствительным; был не чужд похвальбы и эпатажа. Впервые я увидел его на конференции в СПбГАУ, и прослушал всё выступление с открытым ртом. Москвичёв разительно отличался от привычных нам учёных: он докладывал громко, резко, с вызовом – подбородок вперёд, презрение во взгляде, да и сами докладываемые данные были из ряда вон. Выступление производило фурор.

– И вот такой человек, – повернулась ко мне руководительница, Татьяна Александровна Банкина, – будет у вас вести занятия!

Москвичёв заявил читать на нашей кафедре элективный курс про органическое вещество почв, и я туда записался. На первом занятии я не понял, почему Москвичёв с трудом сдерживает ярость – это было видно. А дело было в том, что на его элективный курс записалось только два человека, а пришёл один я. Мы действительно сидели один на один в кабинете руководительницы, и Москвичёв вынужден был читать мне лекцию. Его самолюбие было уязвлено – он хотел хотя бы небольшой, но аудитории. Однако я вёл себя так смущённо и уважительно, что постепенно лектор смягчился.

На следующее занятие пришёл и второй слушатель, и тут Москвичёв совсем подобрел – позвал нас пить пиво на соседнюю кафедру ихтиологии и гидробиологии. Пили мы вчетвером – на ихтиологии тогда работал известный специалист по рыбам Сергей Анацкий, рано умерший. Он напоминал молодого Эйнштейна, и травил бесконечные истории, в том числе из заграничных путешествий. Много лет спустя я прочитал на форуме ПКР, что Анацкий участвовал в рейдах по борьбе с браконьерами, боролся с сетями и т.п. Он бы, конечно, расстроился, узнав, что пьёт с будущим браконьером и убежденным сеточником.

Москвичёв, видя во мне благодарного слушателя, признающего его безусловный авторитет, старался подерживать свою репутацию почти волшебника, и всё время подбрасывал новые интересные мысли, о которых не услышишь от стандартных учёных. Именно от него я услышал, что Вавилов вполне правильно был репрессирован, и коллекция семян “нахрен никому не нужна”.

Когда у будущей жены стал вопрос о выборе руководителя в аспирантуре, я без колебаний посоветовал Москвичёва. Мы втроём встретились у метро “Невский проспект”, обсудили будущую тему диссертации и разошлись с большим оптимизмом. Москвичёв упомянул, что назревает крупный проект с иностранными инвесторами, платят там европейские зарплаты, и курирует это генерал ФСБ, с которым Москвичёв постоянно созванивается.

Когда я приехал после эпопеи с грибами на Верхнем Волозере, совсем без денег, то набрал домашний номер Москвичёва и не постеснялся спросить:

– Я не нужен вам для работы?

И ему пришлось меня взять. Генерал ФСБ оказался полковником, зарплаты совсем не европейские, но всё же российская зарплата, выплачиваемая просто за чтение книг (а поначалу так и было – моя работа состояла в чтении книг, которые давал Москвичёв), была очень кстати.

Вообще, в моей жизни есть всего человека три-четыре, без которых жизнь совершенно не заладилась бы. И один из них – академик Москвичёв.

Проект заключался в разработке лекарства против рака. Москвичёв предложил лечить онкологию меланиноподобными, то есть тёмноокрашенными, веществами, основываясь на их протекторных и некоторых других свойствах. Добывать меланины он решил из тёмноокрашенных грибов. Я думаю, Москвичёв сам в это верил. Объяснял он очень складно и умел убеждать.

В проект набралась команда: отдельная девушка-миколог выращивала грибы на питательной среде, я забирал эти грибы, отмывал от питательного раствора, заливал щелочным раствором на неделю, а потом фильтровал и получал тёмноокрашенную вытяжку с меланинами.

Раствор, которым заливались грибы, был особенным. Те, кто изучают химию почв, делают вытяжку из почвы с помощью раствора гидроксида натрия или калия. Затем добавляют концентрированной серной кислоты, и в осадок выпадают тёмные гуминовые кислоты.

Москвичёв усовершенствовал раствор щелочи. Исходя из свойств гуминовых молекул, которые он полагал подобными меланиновым, для более насыщенной вытяжки Москвичёв добавил к щелочи ещё мочевину и трилон Б. Он достаточно понятно и теоретически безупречно объяснял, почему мочевина и трилон Б увеличивают степень экстракции маланиноподобных молекул из грибов.

Моей задачей было сравнить, какие грибы и на какой питательной среде дают больше меланина. Меланин определяли по углероду, методом Тюрина, анализируя вытяжку упомянутым щелочным растовором. Термин “раствор Москвичёва” придумал я, и он прижился в команде. Это было подхалимство, но Москвичёва мы действительно любили.

Работа шла несколько месяцев. Деньги платили очень хорошие, это была основа моего существования, хотя я работал ещё на двух работах. Каждую среду я забирал у девушки-миколога грибы, делал из них вытяжку, и определял углерод по Тюрину. Фотоэлектроколориметр был со стрелочным указателем, что гораздо лучше, по-моему, чем цифровой.

Как-то раз, сводя в таблицы цифры значений содержания углерода в образцах, я накрылся наконец догадкой, пока ещё не ужасной, но интересной. Мы вытягиваем углерод раствором Москвичёва, но в этом растворе ведь содержится и мочевина… и трилон Б с большой молярной массой, а нормальная концентрация трилона Б в растворе всего лишь вдвое ниже нормальной концентрации гидроксида калия. То есть, в растворе немало углерода. Так может, стоит сделать поправку?

Дальнейшие вычисления преподнесли большой сюрприз. Несколько раз я пересчитывал, но сомнений не было: после прохождения через грибы концентрация углерода падала в четыре раза. То есть, раствор Мосвичёва содержал в четыре раза больше углерода, чем вытяжка, сделанная из грибов этим раствором.

На очередном чаепитии я скромно упомянул о своём открытии. Москвичёв нахмурился и перевёл разговор на другую тему. Посматривать на меня он стал недобро.
Тут как раз подоспела моя свадьба. Мне говорили, что Москвичёв любит гулять на свадьбах, тем более моя будущая жена была его аспиранткой. Но, мы скромно расписались без торжества, укатив в свадебное путешествие в Воронеж и Москву. В Москве у жены должен был состояться доклад на конференции, по совместной с Москвичёвым работе. Но, поселившись в главном корпусе МГУ, мы забили на конференцию и просто гуляли по Москве.

После этого вояжа я заявился в лабораторию. В проёме двери стоял Москвичёв.
– У нас происходит сокращение группы, – сказал он.
– Да, – сказал я, – и кого сокращают?
– Вас.
С глупой улыбкой я покивал головой.
– И вам будет выплачено за этот месяц, а также выходное пособие за следующий, – добавил Москвичёв.
Он всегда делал, что обещал. Выходного пособия мне хватило, чтобы выучиться в автошколе и сдать на права, и чтобы выучиться на частного охранника и получить лицензию.
Я решил, что никогда больше не буду работать в науке.
С Москвичёвым мы виделись потом пару раз, потому что жена продолжала учиться и защитила у него диссертацию. Думаю, я был ему неприятен. К тому же, его дочь бросил муж, такой же как я долговязый студент без определённых представлений о будущем.

Команда по разработке лекарства продолжала работать после меня много лет, тяня из грибов меланины раствором Москвичёва. Инвесторы платили. Лет через пять я читал ветку на форуме фармацевтов, где сын полковника ФСБ пытался рекламировать тот самый препарат. Зря он это делал, выглядел в дискуссии очень глупо. Дочь полковника ФСБ поступила на факультет, где преподавал Москвичёв. Читал я и гуманитарные экзерсисы самого полковника, они просочились в сеть. Это было нечто вроде докладов о будущем России. Мне ужасно от того, что у них в головах.
После этого я работал много где – охранником, строителем, агрономом, менеджером. И никогда не жалел, что не стал работать в науке.