Смотрю “Охота на тигра” Масленникова, и вспоминаю. Когда у меня умер дед по матери (ему было 57 лет), все были в шоке. Потому что на нём держалось всё: семьи, подсемьи, 5 внуков, а главное – коммуникации между родственниками. Он был, как бы, ядром.
Я пришёл из школы (бывшая гимназия Императорского человеколюбивого общества на Крюковом канале, где учился до революции акад. Лихачев) домой на Декабристов (Офицерская), дом 46 (почти напротив нынешней 3-й сцены Мариинки, а тогда стадиона Лесгафта). Матери (она была в декрете) дома не было, и я ждал во дворе.
Вскоре мать появилась. Она катила коляску (лёгкую коляску, где дети больше сидят, а не лежат) с сестрой. Тогда были дубовые колёса, не на подшипниках, а на втулках. Грохот колёс раздавался по всему двору-колодцу.
Мать везла коляску резко, и как-то странно. Я, со своей привычной придурковатой улыбкой, вышел ей навстречу. И, улыбался. Мать резко выдохнула:
– Дедушка умер.
Не буду скрывать, наверняка Роман Генн (враг России) из Лос-Анджелеса это заскринит, но при этих двух словах я пустил струйку в штаны. Могу сказать откровенно, что энурезом я не страдал после года никогда. Знаю по общению со знакомыми и родственниками, что дети ссутся чуть ли не до пяти лет. Некоторые и до 18, чтобы от армии откосить. Я всегда был в этом плане чемпион с крепкой простатой, который не ссался никогда. И это, при словах “Дедушка умер”, единственный случай.
Потому, что очень большую роль он в нашей жизни играл. Мне уж потом рассказывала родня из других городов, как дед реагировал на сообщения моей многодетной матери “я в роддоме, приезжай”. Напрягался, но приезжал. Помогать зятю.
И вот, когда дед умер, я с год где-то, каждый вечер засыпая, мечтал: дед не умер, он вернётся. Как Шерлок Холмс после схватки с профессором Мориарти и падения с Рейхенбахского водопада. Явится, загримированный, а бабушка (она была в шоке, и умерла через год, ей было 58 лет) обрадуется, как миссис Хадсон.
Но, Конан Дойль есть Конан Дойль.
Добавить комментарий