Александр Григорьевич Сергиенко

Заметку об Александре Григорьевиче Либуркине я начал с предыстории нашего знакомства, и вскоре понял, что часть этой предыстории надо выделить в отдельный текст – о тёзке главного героя.

До Ольги Владимировны Земляной нашим классным руководителем был физик Александр Григорьевич Сергиенко. Высокий, крепкий, молчаливый, он работал в школе со дня её основания. Прозвище физика было – Сус.

Ещё во втором классе я знал, что школьный физик – Сус. Стены туалетов были исписаны в адрес его, и даже его близких. Когда я краем уха услышал разговор родителей о том, что физика в школе стала очень сложна, то поспешил подтвердить:

– Да! У нас в туалете написано – “жена физика – праститутка”!

Мне объяснили, что это неприличное слово.

Как говорили одноклассники, имевшие братьев в старших классах, Сусу прозвище не нравилось. Он, дескать, решил, что кличка связана с наличием у него усов, и сбрил усы.
– Но, – дети многозначительно поднимали палец, – его всё равно Сусом не перестали называть!

Кличка его передавалась из поколения в поколение.
В восьмом классе Александр Григорьевич стал нашим классным руководителем. Человек он был не вредный, даже добрый, и именно это навлекало на него желчь определённого слоя учеников, которые сохраняют это свойство и далее по жизни. Добрые люди раздражают злых – так всегда.
Я относился к физику сочувственно, но и сам раз попался на неприятной ему вещи.

Заполучив в руки тетрадь по физике своего недруга по фамилии Лобанов, которая хранилась в принадлежащем нам по праву кабинете физики, на нескольких страницах я оставил следы из произвольных ругательств. Лобанов получил тетрадь и пожаловался Александру Григорьевичу, называя подозреваемым меня.
Сус листал тетрадь Лобанова, и как-то мягко критиковал моё творчество . Я не отпирался и кивал. На каждую испорченную страницу мне приходилось давать комментарий. После расшифровки
персекающей страницу фразы “Лобзик Пидорз”, Сус перевернул её, и следующую страницу пересекала крупная надпись “СУС”.
– А это что? – спросил Сус.
– Но, вы извините, – сказал я.
– Ну, я понимаю, но…, – сказал Сус.
Больше ничего за этим “но” не последовало.

Сус давал мне полярные оценки. Сначала он думал, что я понимаю в физике. На самом деле, физику я не понимал никогда. Сдав быстрее всех контрольную работу, я заслужил его похвалу перед классом:

– Вот спросят тебя, Андрей, “кто тебя физике научил?”, а ты ответишь: “Александр Григорьевич научил”…

В работе той было всё неправильно, от силы на тройку.
Со временем Сус понял мой уровень знаний, но я был достаточно активен на уроке, отвечал на вопросы и подсказывал, всегда невпопад.

– Это удивительное дело, – говорил Александр Григорьевич, – обычный человек, если отвечает на вопрос с вариантами ответа “Да” или “Нет”, и при этом отвечает наугад, должен попадать пятьдесят на пятьдесят; а Лунёв в ста процентах случаев отвечает неверно!

И это было правдой.

– Какие бывают реостаты? – задавал вопрос Оле Гусаровой Александр Григорьевич.
– Большие и маленькие, – подсказывал я Оле.
– Большие и маленькие, – повторяла Оля, вызывая возмущение физика.

Александр Григорьевич рассказывал о своей работе в Воркуте или где-то в тех краях.
– Мы, когда носилки с землёй носили, по пути их ещё и отжимали, – он показывал тяговое движение, – тренировались!
К нему ходили заниматься физикой, по его словам, половина двора. Но жил он где-то не рядом со школой.

В конце 1991 или в начале 1992 года в школе отменили плату за питание. То есть, завтрак можно было съедать бесплатно, а обед – уже за деньги, но обедали все и так дома. Деньги выделял город Санкт-Петербург.

– Всё нормально, ребята, – говорил Александр Григорьевич, – это деньги ваших родителей.

Осенью 1991 мы ездили с ним в Сестрорецк, на Курорт. Я был в восторге от пляжа, волейбольных площадок и краников с минеральной водой. Но, на могилу Михаила Зощенко по предложению Александра Григоревича я не пошёл – туда отправились несколько самых неленивых.

Бывали у него и ошибки. Проходя двигатель внутреннего сгорания, он задал вопрос, каким может быть число цилиндров у четырёхтактного ДВС. Никто толком ответить не мог, а знатоки автомобилей перебирали: два, три, четыре, пять…
– Да нет же! – возмутился Сус, – кратное четырём!
Тут возмутились знатоки автомобилей:
– Бывает и пять цилиндров, и шесть…
– Да заткнитесь вы! – разозлился Сус, и дальнейшие возмущения знатоков подавил. Кратное четырём, и всё.

Хороший был учитель. Не вредный. Одним из своих любимых выражений “Под себя гребёшь!” он осуждал эгоизм и стяжательство. Осуждать в последние десятилетия эгоизм и стяжательство – это бисер перед свиньями, конечно. Народ оскотинился, да и учителя теперь другие. Все под себя гребут. А когда-то это считалось плохо.

Ольга Владимировна Земляная

В 1992 году я пошёл в 9 класс. Нашего классного руководителя, физика Александра Григорьевича Сергиенко, сменила новая в школе женщина.

Она была преподавателем русского языка и литературы. Лет сорока, с немного хитрым лицом и бочкообразной фигурой, которую подчёркивала короткая курточка. В этой коричневой курточке из кожзама, чередуя её иногда с ветровкой, новая учительница и вела уроки. Сразу прошёл слух, что она с семьёй – беженцы из Молдавии. В то время была война в Приднестровье, и беженцы воспринимались сочувственно. Звали учительницу Ольга Владимировна Земляная.

Для нашей школы Ольга Владимировна была чересчур квалифицирована как литератор. Глубокие разборы произведений типа “Слова о полку Игореве” не вызывали живого отклика учеников и клонили в сон. Всё-таки, это Весёлый посёлок, много детей рабочих, начало 90-х и так далее. На уроках русского всё было стандартно. От Ольги Владимировны я впервые услышал обращение “господин Лунёв”, сказанное, конечно, в запале, но и поведение у меня было неспокойное.

Вскоре, бегая по коридорам на переменах, я заметил в параллельном классе новенькую девочку. С длинными чёрными волосами, с тёмными выразительными глазами, которые казались огромными. Для нашей питерской школы она была очень яркая – финская блеклость накрывает приехавшего в Петербург южного человека не сразу, а месяца через три, – и сразу меня зацепила.

Если девочка меня интересовала, об этом сразу узнавали многие – такой я человек.

– Это дочь новой русички, – подсказали мне.

Её звали Ева, и она стала занимать мои мысли всё больше и больше.

Наш класс базировался в кабинете №36 на третьем этаже, это был один из кабинетов русского языка и литературы. Парты были старые и покрыты многими слоями краски разного цвета. Краска относительно легко соскабливалась, и на партах можно было не только писать и рисовать, что было распространено, но и процарапывать. Десятый класс, приходивший на уроки русского в наш кабинет, особенно в этом преуспевал. Контуры рисунка или букв процарапывались металлической линейкой, затем внутренняя область выбиралась той же линейкой, как стамеской. Например, всю парту пересекала инкрустация слова “THRASH”, означающего популярное тогда направление в тяжелом роке.

Моей первой работой было инкрустированное изображение сердца, вписанное в угол парты, и надпись “Ева” внутри этого сердца. Поскольку Евин класс занимался в том же кабинете, работа так или иначе должна была до неё дойти.

Следующая работа была куда серьёзнее. От края до края парты протянулась рельефная надпись, буквами высотой с ладонь и толщиной линий в несколько сантиметров: “МОЯ ЛЮБОВЬ – ЕВА”.

Меня никто не сдал, но про реакцию на работу мне рассказали. Во время урока в параллельном классе русичка была в ярости и вызвала завуча. Было требование найти и наказать резчика по партам, а также “что, моя дочь проститутка, чтобы её имя писали на заборах?”.

Фамилия завуча была Соколова, кажется, Елена Александровна. Это была спокойная женщина лет пятидесяти, приятно полноватая и в молодости явно красивая. Как говорят, она ответила на гнев Ольги Владимировны:

– Ну, если он так старался – возможно, это настоящая любовь? – и закрыла вопрос.

Ольга Владимировна вела уроки, в основном, в режиме монолога. Часами она могла рассказывать о каком-нибудь произведении. Для девятого класса, пожалуй, её монологи был сложноваты. Но, бессвязными или бессмысленными назвать их было тоже нельзя.

– Сразу видно, что она литературичка, дочь Евой назвала, – говорили мои друзья.

Про мужа Ольги Владимировны, Александра Григорьевича Либуркина, я расскажу в отдельной заметке.

Слухи о том, что автором надписей являюсь я, всё же дошли до неё. Про Еву я перестал думать ещё зимой – мне стала нравиться её подруга. Но, некоторые последствия пришли позже. Когда мы написали итоговый за 9-й класс диктант, оценка которого влияла на аттестат, я с удивлением увидел в вывешенном списке напротив своей фамилии “четвёрку”. Чтобы написать диктант на “четвёрку”, надо было сделать хотя бы одну ошибку, а я в те времена их не делал. С двумя друзьями мы пришли в залитый майским солнцем кабинет к Ольге Владимировне, с просьбой показать работу.

Улыбаясь, Ольга Владимировна дала нам листок с моим диктантом. В совершенно несуразном месте была процарапана запятая, и обведена красным. Это была единственная ошибка.

– Видно, что даже паста не того цвета, – зашептали друзья.

– Это не моя запятая, – заявил я.

Ответ Ольги Владимировны я запомнил на всё жизнь:

– Ну, если твоя любимая Ева и поставила тебе запятую, я тут не при делах!

Так я и остался с этой позорной четвёркой за диктант.

Последний раз я видел её в июне после 9-го класса. Мы гуляли с Андреем Бычковым, знакомым хулиганом. Биологию у него вела моя мать, и он возмущался, что чуть не получил итоговую тройку. Андрей жил в том же доме, что и Ольга Владимировна с семьёй – номер 3 корпус 5 по улице Кржижановского.

Земляная шла вдоль хоккейной коробки во дворе. В сарафане, она всё-таки казалась очень полной, при не очень большом росте. Я показал её Андрею, и он, не лезший за словом в карман, прокричал в её адрес какие-то эпитеты, из которых наиболее безобидным было слово “бочка”.

Дул сильный ветер, и я плохо слышал, что она кричала в ответ, но мы её очень задели. Так я и запомнил её – в развевающемся сарафане, кричащую какие-то проклятия в мою сторону.

В школе мы её больше не видели, она уволилась, переехала с семьёй на новую квартиру. Мне даже говорили, куда (я забыл), и подчёркивали, что квартиру купили.
Дальнейшее я узнал через 25 лет, когда прочитал в Живом Журнале блоги её мужа, её самой, и некоторых их друзей. В 90-х Ольга Владимировна писала на заказ рефераты и дипломы. Писала и статьи по литературе, до конца жизни. Муж поступил в институт, начал входить в питерскую литературную тусовку. Ева вышла замуж за самого известного, впоследствии, питерского депутата.

В нулевых Ольга Владимировна разъехалась с мужем, и умерла одна, на съёмной квартире, в январе 2010 года. В последние годы, судя по фотографиям, она похудела и осунулась.

Её автобиографические заметки в ЖЖ читаются интересно. О предках, евреях и киргизах, о родителях, о детстве и юности в Молдавии, об учёбе и жизни в общаге, о мистическом наказании покушавшегося на неё в общаге парня – шёл-шёл да и упал с моста в Днестр. Как они с отцом возили помидоры на продажу из Молдавии на Украину, как не любила её мать.

Упоминается о ней иногда и в рассказах мужа, Александра Григорьевича Либуркина, который стал литератором.

Судя по фотографиям, Ева сейчас располнела. А в школе была очень стройной.

Возможно, у меня странный вкус, но стройные женщины меня чем-то раздражают. В них нет домовитости. Даже красивые глаза не могут перебить этого. Если только временно.

Грибы на Верхнем Волозере, часть 1

Карелия, Верхнее Волозеро

Летом 2000 года я стал жить самостоятельно, отдельно от родителей. Учёба продолжалась, я подрабатывал набором текстов на компьютере. Но, присутствовала нужда в серьёзной работе, потому что в планах была женитьба.

Сайты для поиска работы были тогда не развиты. Работу искали, в основном, по газетам.

Хотя я и был к тому времени бакалавром почвоведения, близких по смыслу вакансий в то время в газетах не бывало. Это сейчас, в последние 10 лет, можно иногда найти вакансию агронома – как правило, шляпную. Тогда можно было найти максимум вакансию химика-лаборанта, и с очень низкой зарплатой. Остальную площадь газеты занимали вакансии торговых агентов, водителей и охранников.

Водительские права появились у меня только через год, работу охранника я представлял смутно; профессия торгового агента вызывает у меня шок и по сию пору.

Подходящая вакансия нашлась неожиданно: “Требуются сборщики дикорастущих грибов и ягод в Карелии”.

Прямо с кафедры я набрал указанный в объявлении номер.
Женщина в трубке объяснила: надо собирать грибы и ягоды, и сдавать их на вес. Ягоды по 10 рублей килограмм, грибы от 3 до 13 рублей.
В сборе грибов я ничего не понимал, знал только сыроежки, а на ягоды была надежда. Продуктивность карельских биоценозов виделась высокой. У нас на даче, в исхоженных мшинских лесах, можно было набрать пару килограммов черники за час.

– А сколько примерно получается зарплата? – спросил я.

– Триста-четыреста рублей в день.

Эти цифры очень впечатлили, и я заволновался. В нашей тогдашней среде делать “сотку в день” (рублей, конечно) считалось очень хорошо. Текстами я зарабатывал 60 рублей в день. Сумма в 300-400 рублей позволяла в короткое время создать определённый капитал, откладывая деньги (на еду уходило не более 50 рублей в день даже с пивом, проживание в университетской общаге – 200 рублей в год).

Собеседование было в старинном доме на улице Пестеля – офис компании “Дары Природы”, зарегистрированной в Рощино, находился в обычной квартире на каком-то высоком этаже без лифта.

Некоторое время мы, пара десятков соискателей, ожидали на лестнице. В квартиру с шутками зашла компания из характерных персонажей, в которой выделялся большого размера мужчина в спортивном костюме и с таким сытым лицом, что ничего хорошего это не сулило. Через несколько лет по телевизору появилась реклама про Толстяка с Александром Семчевым – вот это вылитый тот мужчина в спортивном костюме.

Таких толстяков, как выяснилось, в фирме было два. Один из них, как мы подозревали, и был Баранов Борис Борисович, который фигурировал в договоре как генеральный директор.

Заходя в кабинет на собеседование к толстяку, я застал конец разговора его с предыдущей группой соискателей, мужчин и женщин средних лет. Они, видимо, были опытными, и впоследствии на объектах фирмы “Дары природы” я их не видел.

– Но жить-то где, всё-таки? – спрашивали соискатели.

– В домиках, – уверенно отвечал толстяк.

– А от станции как довезёте?

– Подгоним автобусы.

– А вёрст-то дотуда сколько?

– Шестьсот.

Меня толстяк спросил:

– Ты женат?

– Нет!

– Так значит, женишься! – хором с ассистировавшей ему женщиной резюмировал толстяк, они засмеялись и подписали мой договор.

Продолжение следует

Яна Мещерякова

Заметка ниже была когда-то опубликована мной на фэйсбуке.
Там была, а может и сейчас есть, такая функция – “Объекты на рассмотрении”. Если вам кто-то не нравится, вы можете поставить его профиль на рассмотрение других – предложить обсудить этого человека своим друзьям. Как правило, с целью поношения. Я совершенно случайно обнаружил, что меня так рассматривают с подачи Яны Дмитриевны. Её друзья называли меня братом-близнецом Стрелкова-Гиркина именно за внешнее сходство.
Надеюсь, она меня тогда просто не узнала, ведь со времён нашей работы прошло больше пяти лет. И я, на всякий случай, написал о ней короткие воспоминания.

Представляю себя в виде Шнурова в финале клипа “Дорожная”, как в интерьере меня спрашивают:
– Скажите, о чём этот лонгрид?
– Этот лонгрид о конфликте кремлёвских с белоленточниками.

Яна Дмитриевна пришла работать из конкурирующей фирмы, по каким причинам – врать не буду. Знаю только, что в том году некоторые их филиалы разгоняли в полном составе. Мутили там, короче. Как называется такая схема, когда фирма-продавец перечисляет откат менеджеру поставщика, а менеджер поставщика перечисляет часть этого отката менеджеру продавца. Это моё предположение.

Взяли Яну Дмитриевну директором по продажам. По крайней мере, она понимала (так принято считать для этой категории людей) в продажах и была директором. А я – менеджером, который не выполняет план продаж. И Яну Дмитриевну командировали на несколько дней из Москвы ко мне в Воронеж.

Она была рыжая, уверенная в себе, и по типажу очень напомнила мне Юлию Маевскую, бессменного кадровика Эдуарда Тиктинского. Настоящую фамилию Яны Дмитриевны я узнал только недавно – Ротбарт, что означает, кажется, “рыжая борода”. Предки её были из Польши.

Образование у Яны Дмитриевны было гуманитарное. А продавали мы семена, пестициды и удобрения.

Сейчас уже много лет прошло и можно признаться, что я всегда был идейным противником активных продаж. Потому что уверен, что потребление сверх необходимого, ради чего придуманы активные продажи, разрушает экономику и роет яму, куда наше благосостояние проваливается в будущем. Но это прописные истины, понятные, по-моему, и ёжику, и мне в 16 лет, а тем более в 38. Таким образом, на должностях менеджера по продажам, куда я неоднократно попадал с образованием по специальности “микробиология почв” и опытом работы старшим агрономом, я проявлялся как тихий или буйный саботажник. План продаж на квартал – 30 млн. руб. – выполнялся едва на 1%…

Яна Дмитриевна была специалистом по активным продажам. Она их любила.

– То, чем вы занимаетесь вместе с московским офисом, это не продажи, – говорила Яна Дмитриевна, – это обработка заказов.

“Ну, а чем плоха обработка заказов, блять”, – думал я и уважительно кивал.

– Сколько у вас план? Тридцать миллионов? Я знаю одного парня в Липецке, он здесь за квартал сделает семьдесят миллионов. Только ему надо автомобиль, конечно, не такого уровня…

Фирма оплачивала мне содержание Ford Scorpio 1985 года выпуска и собиралась купить ВАЗ-2104.

Выслушав мой доклад о визите к агроному крупного агрохолдинга с тюменскими инвесторами, Яна Дмитриевна заявила:

– Я его знаю, он сидит на откатах.

Как я понимаю, это было правдой. Меня, как очень небогатого человека, поражал масштаб: откат составлял 10% от стоимости закупки, а закупка только пестицидов на 40 000 гектаров холдинга – это 40 миллионов рублей. Таким образом, главный агроном каждый год мог покупать себе по хорошей квартире в Воронеже. А у него и зарплата неплохая была.

– Все агрономы берут взятки, – резюмировала Яна Дмитриевна.

Тут я рассердился и стал возражать, но Яна Дмитриевна меня успокоила, на став раздувать спор. Не все агрономы берут взятки, я считаю. У нас в колхозе почти никто не брал. Когда я объезжал в 2009 году районы Курской и Воронежской областей, пытаясь продать отечественные гибриды кукурузы с помощью главных агрономов из районных администраций, никто за содействие взятку не просил. Только в Семилуках ещё молодая, полноватая и с красивыми глазами комсомолки главный агроном сказала мне на прощание:

– Ну вы хотя бы на листочке написали, кому сколько!

Самое большое возмущение Яны Дмитриевны я вызвал, когда она спросила, подготовился ли я к завтрашним переговорам.

– Я не готовлюсь к переговорам.
– Как?
– А зачем?
– Да вы с ума сошли!!! Как можно не готовиться к переговорам?!

Мы даже немного поругались.

Нет, я понимаю, что в МИДе дипломаты вполне могут готовиться к переговорам в нормандском формате или Лавров-Керри, когда оба переговорщика друг друга знают, но как подготовиться к переговорам о продаже семян кукурузы – я не понимаю до сих пор. Вот семена, вот цена, хочешь покупай, хочешь думай, – в этом вся суть переговоров до копейки, по-моему.

Подготовка к переговорам, в понимании Яны Дмитриевны, включала заготовку неких аргументов, которые в нужный момент надо будет доставать из рукава и предъявлять контрагенту. Мы собирались на переговоры по продаже семян кукурузы – обычных пионеровских и монсантовских гибридов, которые идут на корм. Мозг Яны Дмитриевны выдал результат поиска по слову “Кукуруза”.

– Мы скажем, что у нас связи в Бондюэль в Краснодаре.

– Но Бондюэль выращивает овощную кукурузу, а это совсем другая агротехника, это кукуруза на капельном поливе…

– Неважно.

На самом деле это было важно, потому что для агронома разница между овощной и обычной кукурузой куда больше, чем между капустой и морковью. Яна Дмитриевна всё же ввернула на переговорах про Бондюэль, и агрономы контрагента стали ухмыляться. Это был не единственный заготовленный аргумент такого типа, и ничем хорошим переговоры не закончились.

Следующие переговоры были с главным агрономом сахарного холдинга, типа Продимекса. Агроном был заведомый коррупционер, Яна Дмитриевна его знала. Встреча была назначена в ресторане недалеко от областной администрации. Моей задачей было присутствовать в первой части разговора, когда могли быть затронуты чисто сельхозные моменты, а во второй части…

– Мы будем говорить о деньгах, я подам вам знак, и вы под каким-нибудь предлогом удалитесь, – предупредила Яна Дмитриевна.

В ожидании агронома мы сидели за столиком и разговаривали. Яна Дмитриевна рассказывала, как она училась в своем родном Новосибирске на переводчика с японского языка. А в 90-х годах это пришлось кстати: в Сибирь повалили японцы, участвовать в разграбленнии советского наследия. Создавались многочисленные совместные предприятия, и Яна Дмитриевна, как переводчик, участвовала в переговорах. Переговоров было много, и как-то раз…

– Я поняла, что я больше не переводчик.

Лягушка сбила из сметаны масло. Долгое время переводя переговоры, она стала переговорщиком. Переехала в Москву, много работала. На каком-то этапе поняла, что “потеряет семью”, если так работать. Потеряла или нет, не знаю. Почему-то думаю, что да. Она имела автомобиль и возила на нём ребёнка – это было круто, в моём тогдашнем понимании. Ребенок призывал давить мешающихся под колёсами особей – мамин характер..

Очередной созвон с сахарным агрономом возвестил его приближение.

– Я подам вам знак, а вы под каким-нибудь предлогом удалитесь, – напомнила Яна Дмитриевна.

Агроном выглядел очень холёно и богато, тем более для Воронежа. Богатый человек распространяет некие флюиды, на нём дорогое всё – от парфюма, гардероба и состояния кожи до слегка беспокойного выражения глаз: как-де там поживает моё богатство, не растащат ли, не конфискуют ли.

– Где загорали? – кокетливо спросила Яна Дмитриевна.
– На Кипре, – ответил агроном.

Поговорили про сахарную свеклу, про сорняки, гербициды. Потом, получив незамысловатый знак, я откланялся и ждал на улице.

Переговоры закончились. Мы побрели до машины через зимние воронежские лужи, в какой-то момент глубина оказалась вдруг велика для сапог Яны Дмитриевны, и я с трудом скрыл порыв взять её на руки и перенести до сухого.

А потом она уехала в Москву.

Привет я получил от неё только в 2015 году, в фэйсбуке, и сперва не поверил, что это она. Через некоторое время спохватился и позвонил в Ростов общему другу. Да, говорит, она.

На её странице до сих пор ссылка на меня висит. А я вот её тагать не буду. Захочет, сама придёт.

2016

Имитационные науки. Филология

Все знают слово “негодование”. Если по-школьному, или по-научному, разобрать это слово на части, то кажется очевидным: “не” – приставка, “год” – корень, “ов” и “ан” – суффиксы, “е” – окончание.
А вот фигушки!
Загляните-ка в словари, написанные доблестными филологами!
Корень слова “негодование”, какой бы вы думали, по официальной науке, а?!
Корень, который не стесняются публиковать – “негодова”.

Когда мы работали в Ейском районе Краснодарского края, приехавший из Москвы инженер Саша Рогозин обратил наше внимание:

– Вы заметили, что местные говорят “не годА”? “Не годА себе”?

Я действительно не обращал на это “не годА” внимания, поскольку звучало оно настолько естественно и отполированно, как наше “ни херА” или аналогичное. Саша был внимательнее.

– Сегодня я слышал фразу “Какого годА ты это сделал?”.

Теперь мы стали внимательнее слушать речь станичников.
“Не годА”, “не годА себе”, “какого годА” употреблялись в их речи ровно так же часто, как в нашей “ни фига”, “ни хрена”, “какого хрена” или аналогичное. Это не было что-то локальное, так говорили ВСЕ. Мы работали в станице с населением четыре тысячи человек, и за полтора года пообщались почти со всеми.
Мы обсуждали между собой, что такое “год”. Я съюморил, произнеся при обсуждении фразу с доллара “In God We Trust”. Это было оценено с точки зрения юмора, но и с точки зрения филологии это, как мне кажется, верное направление для анализа.

“Не годА”, “не годА себе”, “какого годА” употребляются жителями станиц Ейского района безусловно в контексте негодования. Я уверен, что если бы хоть один сраный филолог посетил за годы советской и постсоветской власти или Краснодарский край, или Ростовскую область, он констатировал бы данный факт и описал бы его.
Гугля на эту тему, я не нашёл ничего, кроме корня “негодова” в словарях.

Однажды я купил в книжном магазине СПбГУ книгу, опять же издательства СПбГУ, сделанную кафедрой славянской филологии СПбГУ. Книга называлась “Учёные – молодым славистам”. В ней “учёные” с кафедры славянской филологии доказывали, что слово “медведь” происходит не от сочетания слов “мед” и “ведать”, а от сочетания “мед” и “есть” через связку “в”. Как они при этом объясняют украинское слово “ведмедь”, можно только гадать, но то что ни автор, ни редактор, являющиеся специалистами по СЛАВЯНСКОЙ филологии, не имеют представления о других славянских языках, кроме русского – это очевидно. Однако, они почему-то знают литовский: в этой же книге они рассказывают о недопустимости выведения слова “колобок” из составляющих “коло” (круглый) и “бок”, а возводят происхождения колобка к литовскому слову kalbaks, что в переводе означает… “ломоть ржаного хлеба”.

Вы понимаете, какую тему я хочу поднять. Российские учёные не работают “в поле”, причём не работают в поле и те, кому там работать положено (об этом в следующей заметке из серии “Имитационные науки” про биологию). Они сидят в кабинетах, читают иногда лекции. Формат получения информации в виде лекций имел доказанную эффективность 5% (самую низкую) ещё до поголовной информатизации и цифровизации. Сейчас это – 0%.
Но, эти люди получают зарплату из госбюджета. И мне кажется, они не должны её получать.
Вы скажете, что какой-нибудь Ротенберг ворует больше, чем зарплата тысяч учёных. Я не видел Ротенберга и не знаю, за что он получает деньги. Но учёных я видел, жил среди них, учился шесть с половиной лет в СПбГУ. Это было самое мразотное общество из всех, через которые я прошёл в последующей жизни. Общества строителей, охранников, колхозников я не назвал бы мерзкими. А сообщество учёных назвал бы. В каждом обществе есть изгои, которые лучше остальных. Про них я тоже буду писать, как про Дмитрия Брониславовича Малаховского, например.
Но больше – про мразоту. Потому что её там количественно больше.

Зарисовка из магазина винзавода

В Коктебеле, в магазине винзавода, летом всегда очереди. Магазин почему-то разделён прозрачным стеклом на два торговых зала. Отличаются они мало, разве что в одном можно купить разливное вино в пластике. Хотя во втором, кажется, такая возможность тоже есть. Залы эти забиты не одинаково: иногда ощутимо больше народу в одном, иногда в другом, закономерность непонятна.
Банковские карты, вопреки бродящей по интернету информации, в магазине винзавода в Коктебеле не принимают. По крайней мере, на 2017 год это так. Поэтому пить приходится не в кредит и за наличку.
Поражает стрессоустойчивость продавщиц. Они не похожи на алкоголичек, но когда каждый второй покупатель спрашивает “что такое граппа?”, а каждый первый – “что вкуснее?” – здоровый человек не должен это выдерживать. А они выдерживают. И каждый раз отвечают. Одно и то же. Причём, стоя в очереди в тесном помещении, все эти вопрошающие не могут не слышать ответов. Но спрашивают сами по новой. Это люди такие.
В первый раз я пришёл в этот магазин пешком, и поинтересовался, охлаждают ли разливное вино. Нет, не охлаждают.
Во второй раз я приехал машиной и встал рядом с байкерами, зарулившими сюда, видимо, по дороге в Севастополь.
Два молодых байкера беседовали, сидя в сёдлах и ожидая томящихся в очереди товарищей.
– Нет, я не понимаю. Ну зачем спрашивать, что такое граппа? Не знаешь – не бери! Зачем спрашивать, что вкуснее? Ты сначала почитай, потом в магазин иди. Не понимаю, – мотал байкер головой.
Товарищ соглашался.
Да, как вы догадались, мне очень понравились эти байкеры. Плохо то, что нас мало. Я уверен, что человек, который спрашивает что-либо, предварительно не почитав – мудак. Я уверен, что человек, спрашивающий вместо гугла у другого человека – мудак. Удивляет то, насколько их много – несомненное большинство.
Тем приятнее встретить нормальных людей, даже на мотоциклах.

Коктебель
Карадаг

Онлайн и офлайн

Пару раз я заказывал разные вещи для загорода в питерском интернет-магазине “Теплосезон”. Последний раз, придя за заказом, застал такую сцену.
Входят мужик с бабой. Человек на выдаче спрашивает их:
– Вы забрать заказ?
– Нет, – борзо отвечает мужик, – сделать!
Этот урод действительно пришёл в интернет-магазин ногами, чтобы сделать заказ.
Товарищ на выдаче проявил чудеса дипломатии, по-моему. И быдлопара в итоге получила, что хотела – оформили на месте товар.
А я бы послал их, на месте Теплосезона.

В этом году из-за холодного лета у нас спад продаж, но всё равно большинство офлайновых клиентов разворачиваются и посылаются нахуй. Лучше уполовинить оборот, чем работать с мудаками.

Запомните, пожалуйста: интернет-магазин он на то и интернет-магазин, что заказ вы делаете через интернет, потом вам заказ собирают (не в вашем присутствии, блядь!), а потом вы его получаете. Через интернет делаете заказ. А не рассказывая лично о своих потребностях продавцу. Если вы этого не понимаете, вы мудак, я считаю. Как же хочется уебать вас в табло. Сколько я вас таких послал нахуй за пять лет существования интернет-магазина, а вы всё не переводитесь. Откуда вы берётесь только.

Человек как артиллерийская батарея

Человек, который хоть что-то делает, подобен артиллерийской батарее. Как только она делает в чью-то сторону первый пристрелочный выстрел, эти кто-то стараются её засечь, определить координаты и накрыть, чтобы не стреляла.
Поэтому, сделав два-три залпа (попали они в цель или не попали – тут уж как повезёт), батарея должна свернуться и переехать на другую позицию. Потому что место, откуда она стреляла, засвечено и туда сейчас прилетит.
Есть такие люди-батареи, которые годами стоят на одной позиции, поплёвывая каменными ядрами из мортир. Ядра эти ни до кого не долетают, поэтому выпускающую их батарею никто не давит. Но люди очень горды, что держатся своей позиции.
Есть и те, кто стреляет метко и не каменными ядрами, но и в этом случае не менять позицию – глупость.
Ригидность и нежелание меняться – это, так или иначе, составные части глупости.

“Поливочный”

Я уверен, что те, кто спокойно употребляет слово “поливочный”, также спокойно говорят “ложить”.
Впервые я услышал “поливочный”, когда уже не один год занимался поливом. Было это в Санкт-Петербурге. Слово было произнесено местным. Мой слух оно резануло так, как, наверное, директора школы в одном советском фильме от фразы “Не ложте зеркало в парту – а они ложут”.
Если мы попытаемся проследить происхождение этого слова, сопоставив слова с аналогичными суффиксами, то очевидно, что слово “поливочный” должно происходить от слова “поливка”. От слова “полив” оно не может происходить, потому что от “полив” происходит “поливной”, и больше никакой.
Как, например, “верёвка – веревочный”, “закладка – закладочный” (но: “заклад – закладной”), “стоянка – стояночный”, “банка – баночный” и так далее.
А есть в русском языке слово “поливка”?
И чем “поливка” отличается от “полива”?
Видимо, тем же, чем “банка” от “бана” или “закладка” от “заклада”.
Слово “поливка”, по моему мнению, возникло в позднесоветском периоде в слое населения, именуемом “дачники”, и образовано при смешении понятий “полив” и “лейка”.
Но это не русский язык, товарищи. Эдак каждый столько слов наизобретать может, а потом вносить их в различные викисловари.
Вы же не считаете правомерным писать “мотомобилька” вместо “мотоцикл” или “борщька” вместо “щи”. Вам за это ЕГЭ не зачли бы.

Сепарация клиентов

Важная тема, по которой было и будет много заметок.
Про это я пишу постоянно уже много лет, с тех пор как у нас есть интернет-магазин. И всё время это сопровождается дискуссией с участием оскорбленных виновников торжества, про которых я пишу.
Дело в том, что если некто, находясь на сайте, набирает видимый им номер телефона, дозванивается и начинает спрашивать про то, что написано на сайте (то есть, он просит словами рассказать то, что написано буквами), вариантов тут только два.
Это либо дурак, либо тролль.
Ни с одним из этих типажей, как я считаю, экономические отношения строить нельзя.
Поэтому я вешаю трубку, и забиваю этого персонажа в TrueCaller с соответствующим именем и комментарием.
Конкретный пример.
Сейчас звонит персонаж:
– Я нахожусь у вас на сайте. Скажите, в чём разница между компенсированными капельницами и некомпенсированными?

На сайте подробно описано, чем они отличаются. Во многих местах. В описаниях категорий, к которым они относятся. В описании самих товаров. В статьях и заметках. В Гугле и Яндексе наконец!
Я уверен, что здоровый человек не будет задавать вживую вопрос, ответ на который Гугл выдаёт за доли секунды.
Зачем спрашивать человека, если есть на миллион порядков более эффективная машина?
А я вам отвечу.
По убогости. По ущербности. По скудоумию своему люди так делают.
И что с этим делать – непонятно. Это основное, что отнимает у меня нервы и здоровье.
Ежеминутные проявления скудоумия окружающих. Каждую минуту своей деятельности они сопровождают косяком: на дороге, не умея водить; на работе, не умея работать; на досуге, не умея отдыхать. В магазине, не умея покупать.
Есть мнение, что это от недостатка питания, причём во многих поколениях. Мозг не получает необходимых элементов для развития.
Возможно, это и так.