Автор: a.lunev

Смотрю “Охота на тигра” Масленникова, и вспоминаю. Когда у меня умер дед по матери (ему было 57 лет), все были в шоке. Потому что на нём держалось всё: семьи, подсемьи, 5 внуков, а главное – коммуникации между родственниками. Он был, как бы, ядром.

Я пришёл из школы (бывшая гимназия Императорского человеколюбивого общества на Крюковом канале, где учился до революции акад. Лихачев) домой на Декабристов (Офицерская), дом 46 (почти напротив нынешней 3-й сцены Мариинки, а тогда стадиона Лесгафта). Матери (она была в декрете) дома не было, и я ждал во дворе.

Вскоре мать появилась. Она катила коляску (лёгкую коляску, где дети больше сидят, а не лежат) с сестрой. Тогда были дубовые колёса, не на подшипниках, а на втулках. Грохот колёс раздавался по всему двору-колодцу.

Мать везла коляску резко, и как-то странно. Я, со своей привычной придурковатой улыбкой, вышел ей навстречу. И, улыбался. Мать резко выдохнула:

– Дедушка умер.

Не буду скрывать, наверняка Роман Генн (враг России) из Лос-Анджелеса это заскринит, но при этих двух словах я пустил струйку в штаны. Могу сказать откровенно, что энурезом я не страдал после года никогда. Знаю по общению со знакомыми и родственниками, что дети ссутся чуть ли не до пяти лет. Некоторые и до 18, чтобы от армии откосить. Я всегда был в этом плане чемпион с крепкой простатой, который не ссался никогда. И это, при словах “Дедушка умер”, единственный случай.

Потому, что очень большую роль он в нашей жизни играл. Мне уж потом рассказывала родня из других городов, как дед реагировал на сообщения моей многодетной матери “я в роддоме, приезжай”. Напрягался, но приезжал. Помогать зятю.

И вот, когда дед умер, я с год где-то, каждый вечер засыпая, мечтал: дед не умер, он вернётся. Как Шерлок Холмс после схватки с профессором Мориарти и падения с Рейхенбахского водопада. Явится, загримированный, а бабушка (она была в шоке, и умерла через год, ей было 58 лет) обрадуется, как миссис Хадсон.

Но, Конан Дойль есть Конан Дойль.

Интересный факт: по состоянию на сегодняшний день (январь 2025 года) конкретные граждане Украины, враждебно к РФ настроенные (например, неоднократно называвшие Путина “х*ем собачьим” на миллионную аудиторию после начала СВО), имеют возможность (!) подавать в российские суды заявления на российские региональные СМИ, российские суды эти заявления принимают (!), назначают заседания (!), и всё нормально.

У нас президент Украины Владимир Зеленский может подать в российский суд заявление, и суд это заявление примет, назначит заседание, и будет судить обидчиков Зеленского. Я вам гарантирую 100%.

Месяц назад я писал, что проживающего под Выборгом писателя Тараса Бурмистрова уволили с работы на основании доносов (содержащих, по большей части, вымысел), которые на него писали украинцы из Киева. И это тоже правда.

Также правда и то, что лично мою семью проверяли вдоль и поперёк из-за публичного заявления гражданина Украины, враждебно настроенного к России. И проверяли российские органы.

По поводу российских органов может быть только два варианта:

1. Они дебилы и ничего не контролируют.
2. Они составляют единую команду с украинскими органами.

Скорее всего и то, и другое вместе.

Ниже вы можете видеть ролик (если с его проигрыванием проблемы, напишите в комментариях) от Владимира Мариновича, где он озвучивает проценты наценки, которые любит. Проценты эти, я считаю, небольшие, хотя для обывателя могут звучать шокирующе. Многие обыватели до сих пор думают, что магазин делает наценку 30%, а то и меньше. С наценкой 30% никакая дистибуция существовать не может, даже в гипер-гипер-формате.

При торговле на Озоне 300-400% наценки означают нулевую маржу и торговлю в ноль, при условии ежедневного отслеживания изменений условий продажи ваших товаров, иначе и 1000% наценки не спасут вас от минуса.

P.S. именно я докладывал с поста охраны помощнику директора RBI о приходе посетителя, который коротко представился “Маринович”, в один из тёмных вечеров в конце 2002 года.

Владимир Владимирович единственный в фирме приезжал на работу в открытом кабриолете. Конечно, в тёплое время.

Ходят легенды об украинских бабках, которые сбивают дроны, кидаясь банками с огурцами; я в это не верил и считал за пропаганду, смеясь вместе с аудиторией Юрия Подоляки. Однако, сам оказался как-то в ситуации, когда вместо банки с огурцами пришлось применять ближайший заменитель.

Сидя на южном пляже, относительно пустом, я вдруг понял, что рядом раздается постоянный фоновый звук. Вдали косили траву, но это была не косилка. Звук был противным, типа жужжания, и на таких частотах, которые сразу вызывают негативные эмоции.

В зоне боевых действий я не был, и жужжание дрона не должно было выработать у меня рефлексов, однако ощущение опасности, посреди совершенно спокойной и курортной обстановки, возникло мгновенно.

Оглядевшись, я увидел неподвижно висящий над пляжем дрон, на высоте метров пяти, и над точкой метрах в восьми о меня, то есть вообще рядом. Первой реакцией было подпрыгнуть и поймать дрон, но оказалось высоковато. Я оглядывался в поисках оператора – вокруг никого не было, кто был бы занят управлением.

Рядом под пальмой лежали кокосы, уже пробитые и пустые, они-то и заменили мне банки с огурцами. Надо сказать, что в школе я не любил баскетбол и не играл в него, что теперь сыграло злую шутку – я кидал кокос за кокосом и промазывал. Четыре кокоса ушли на пристрелку, и пятым я надеялся уже попасть, но раздался крик из моря. Ко мне бежал негр по пояс в воде.

Негритянская пара решила поснимать себя, как они целуются в море, но точкой висения дрона почему-то выбрала мое местоположение, а также не взяла с собой пульт управления – дрон был просто подвешен и направлен камерой в море.

Я показал негру резкий жест большим пальцем вниз и крикнул, достаточно зло и агрессивно:

– Down it!

Негр подбежал к своим шмоткам, нашел в них пульт, посадил дрон, и стал несколько возмущённо спрашивать у меня, чем его дрон мне помешал.

– It’s a military production! – кричу я.

– It is not military production! – возражает негр. Его спутница тоже смотрела типа непонимающе.

Можно было бы погасить конфликт, извиниться, поулыбаться, но я ушел с пляжа, делая максимально агрессивное и презрительное выражение лица, чему хорошо научился в России за 45 лет.

Поскольку у меня было сомнение (ну черт его знает, может в цивилизованном мире сейчас принято запускать дроны в непосредственной близости от людей), я опросил несколько знакомых, имеющих дроны, в том числе одного режиссера и пару блогеров. Все они меня поддержали и негра осудили. Около людей никто дроны не запускает, кроме очевидных дебилов, которым по голове давать надо.

Говорят, что дроны получат развитие, и будут чуть ли не пиццу доставлять. Я крайне сомневаюсь, может в городе они и получат, но вот у нас в деревне они х*й развитие получат. Потому что в деревне ружья дома есть. Представляю, если дрон Почты России пролетит мимо моего участка. Потом будут, как почтальон Печкин, жаловаться “Смотрите, что они с нашим дроном сделали! Одни дырочки”.

Ну, и вдогонку про окуней.

Впервые меня поймали за безбилетный проезд в электричке в 1992 году. Контролёры ходили по трое, а главный у них, который выписывал квитанции, был похож на унтера Фенбонга из “Молодой гвардии” Фадеева.

– Как ваша фамилия? – спросил Фенбонг.

– Лунёв, – ответил я.

– Окунев? – переспросил Фенбонг и написал в квитанции “Окунев”.

Размышлял в ответ на комментарий, что работодатели предпочитают выпускников “зубодробительных институтов” выпускникам классических университетов (и это всегда было так), и решил отдельно написать.

Классические университеты типа МГУ или СПбГУ, по сути, плодят жуликов для экономики.

На дне первокурсника у входа в СПбГУ (где недавно памятник снесли) после выступления Вербицкой нас напутствовал некий седовласый профессор словами “Запомните, ребята: в школе учат, а в университете учатся!”. То есть, учись сам, как знаешь, чего научишься, того научишься. В уставе СПбГУ уже в то время было свободное посещение лекций (и это интернета не было ещё) – хочешь, ходи, хочешь, не ходи.

Оказалось, что “учат” не только в школе – всех моих одноклассников, пошедших в техноложку и текстилку, именно учили, и из них получились инженеры. Это стало понятно ещё на первом курсе – у них, как в школе, задавали, требовали и спрашивали. У нас в СПбГУ не задавали, не требовали и хотя и спрашивали, но по-особому.

Суть университета (и в западных так же, я потом читал), что во время общения с преподавателем (на сессии или перед ней) тебе постоянно задают вопросы, на которые ты не знаешь ответа; а ты постоянно учишься на такие вопросы отвечать. Через четыре года ты можешь ответить на любой вопрос, ответа на который не знаешь, хоть прямую линию со страной проводи, как Путин (тоже ЛГУ закончил). Ответить так, что не теряешь лицо, и у аудитории впечатление, что ты ответил легко и уверенно.

Но ведь это свойство жуликов, и инструмент жуликов.

Разве не так?

Ну и естественно, такие люди не нужны на производстве – их надо избегать, как огня. Они любой косяк представят так, что всё нормально.

Это жулики.

Наверное, границей начала биологической старости можно признать момент, когда вы впервые задумались о покупке прибора измерения давления. Я вот задумался только сейчас. Хотя, что эти показатели скажут – ну, высокое и высокое, не сбивать же. У моей двоюродной бабушки был аппарат для измерения давления, который говорил голосом, поскольку бабушка была слепая (из-за глаукомы, а глаукома от внутриглазного давления, когда на грядках всё время наклоняешься). Также, у бабушки была коробка с таблетками, которые она знала наощупь. Половина таблеток была для понижения давления, и половина для повышения. Включая аппарат раз в час и заслушав показания, бабушка пила поочередно те и другие таблетки, качаясь таким образом как-бы на качелях. “Вы же взрослый человек, замдекана работали, самой-то не смешно – то выше, то ниже, и всё таблетками?”, спрашивал её я. Она сердилась, видимо намекая, что доживи я до её лет, качался бы так же, или начал бы ещё раньше, поскольку я не работал замдекана.

Вот, видимо, это она права была. Но постараюсь не таблетками, а чередуя алкоголь-кофе.

Старость, на самом деле, у меня подкралась в 44 года, когда дома появился глюкометр. Нужная, наверное, вещь, дисциплинирует. Большую часть жизни я прожил, оказывается, с сахаром выше 10, и очень часто 25. И только сейчас это стало дискомфортным. Но, прибор иметь надо. Нет прибора – вроде и свободным и молодым себя чувствуешь, а скопытиться можно резко в любой момент.