Метка: колхоз

Эту историю я уже несколько раз писал, может и здесь на сайте встречается, ну извините за баян.

Напишу положительно про собак; это должно понравиться и моим оппонентам-зоозащитникам.

В 2008 году, когда я работал агрономом на юге, у нас на теплице жила собака по имени Кнопка. Дворняги вообще на юге мельче, чем на севере. Мужем Кнопки на короткое время был совершенно чёрный кобель, напоминавший таксу, за что вся станица называла его Таксист. Или, с учётом местного акцента – Таксыст.

Таксиста, как и многих южных собак, задавили “Нивой”, которая вскоре после этого стала моей служебной машиной. А Кнопка родила двух щенков, девочек.

Одна была с преобладанием белого, но с чёрными пятнами. А вторая совершенно черная, в папу. Её сразу назвали Таксысткой. Родились они в марте, а в июне начались проблемы.

Щенки стали резко худеть. Работавший тогда на “Балтике” Владимир Таразанов заехал к нам и подивился на белого с пятнами щенка:

– А это далматин у вас?

Лапки щенка стали тонкими, и она правда напоминала далматина. Обе дочери Таксыста всё больше лежали.

Я помнил из лекций академика Москвичёва, что у кого больше меланина – тот более живуч. Так и оказалось. Первой умерла далматинка. Женщины на некоторое время остановили работу и собрались почтить память собаки.

– Её глысты зъилы, – сказала опытная тётка Валя.

Между тем, Таксыстка демонстрировала те же симптомы, и уже не вставала. Казалось, она улыбается. Возможно, так выглядит предсмертный оскал.

– Ей надо дать самогонки, – уверенно сказала Валя.

Тётки посовещались, у кого в соседних домах есть самогон, и послали самую молодую.

В Таксыстку влили 50 граммов, дочиста.

Вечером она встала, а когда я уезжал через год, у нас бегали её щенки.

Самогон – великая сила. Если бы не Мишка Горбачёв, дай бог здоровья, наш народ совсем бы утратил навык дистилляции браги. И не прошёл бы с такими минимальными потерями путинские времена, когда бывало в “Ленте” или “Семье” нельзя было купить настоящей водки, вся поддельная.

Каждый мужик должен иметь аппарат, а то наступит время, как при докторе Борментале – “Новоблагословенная, тридцать градусов”, “Бог его знает, что они туда плеснули”, – что тогда делать будете? То-то же.

Встречал мнение, что колхозы были неэффективны, потому что из них колхозники всё тащили себе. Э, дорогие, колхозники-то тащили, ну а ничего, что и в последние десятилетия большинство сельхозпредприятий работали в минус? Вы этого не видите, потому что поля пашутся, комбайны ездят и зерно отгружается, просто собственники у всего этого хозяйства регулярно меняются – за долги. Плохо то, что при Союзе тащили колхозники, т.е. простые люди, а сейчас тащит менеджмент, т.е. пидарасы. И это явление, когда всё растаскивают, а хозяйство живёт, отнюдь не при Союзе возникло. Вот, например, до революции:

“После смерти старого Кошелева Песоченское имение перешло к его единственному сыну, который постоянно жил в столицах, а сюда наезжал изредка, летом, да и не каждый год, полностью переложив дела на управляющих. Те постоянно менялись, уходили, за два-три года наживая собственные имения и разоряя Песоченское. Один почему-то сводил дубы, другой, наоборот, только дубы и оставлял… Больше прочих урона нанес управляющий-поляк, который не только тащил сам, но и поощрял к тому других. Он завел роскошные оранжереи, а от приказчиков требовал, чтобы те приезжали к нему на паре собственных лошадей с кучером, и если выезд казался ему нехорош, кричал: «Это что за клячи? Вам что, барское добро жалко?!»

Тащить можно было и потому, что, кроме денег, служащие получали жалование еще и натурой — зерном, крупой, маслом и прочим продовольствием — для себя и своего скота.

Неожиданно из Петербурга приехал молодой барин.

Утром он вызвал к себе нашего деда Зосиму, которого любил и выделял из других приказчиков, обошел с ним все имение, а потом долго стоял на балконе башенки и вздыхал. На следующий день приказал всем служащим выдать по месячному окладу и — уехал. Больше его не видели. Позднее выяснилось, что он проиграл свои дома в Москве и Петербурге, наделал долгов, объявил себя банкротом и уехал заграницу, поселившись где-то под Дрезденом. Он даже не потрудился подсчитать свои долги, которые были покрыты продажей одних только хуторов. Само же Песоченское имение пошло с торгов.

Дед наш переехал с хутора в село и ушел на покой. При всеобщем воровстве управляющих денег он не нажил, не было это в его характере, но за долгую службу какие-то небольшие сбережения у него имелись. В прошлом и дед, и бабка были крепостными.”