В этом году в Курской области запретили охоту; в связи с военной операцией звуки выстрелов могут истолковать неправильно, наверное поэтому запретили. И чтобы по лесам не шатались в камуфляже – мало ли, кто это.
Сейчас, если смотреть по сайту, курское областное общество охотников и рыболовов (КООиР) находится на улице Почтовой. А когда я был маленьким, КООиР находилось в “шестёрке” – это здание с адресом Красная площадь, дом 6, так до сих пор и называется. В парадных помещениях КООиР всё было, как это принято: шкуры, чучела, рога, картины на охотничью тематику. Гораздо атмосфернее, чем сейчас в питерском ЛООиР на Пряжке, хотя там тоже есть шкуры и чучела. Между тем, лесистость Курской области всего 6% (так было, когда я был маленьким, но когда сейчас заглядываешь в гугл, лесистость выросла до 7,8%, что немудрено – при демократах всё потихоньку зарастает лесом, который потом срубят и отдадут в Китай), а лесистость Ленинградской области 55,5%, и по площади она втрое.
В первом этаже “шестёрки”, напротив Главпочтамта, были помещения Госохотинспекции. В областных лесах находились постоянные, как они назывались, кордоны – что-то вроде домиков лесника с хозпостройками. На кордонах жили егеря, постоянно следящие за охотничьим хозяйством. Каждому егерю полагалось не только ружьё, но и пистолет – причём, это были не ПМ, а ТТ, со старых запасов. Браконьеры при встрече могли и убить, лихих людей тогда хватало. Это сейчас они как-то подвымерли.
Гараж “шестёрки” находился со стороны улицы Радищева, там базировался и УАЗ-469 начальника Госохотинспекции, Владимира Васильевича Котова. Сам начальник, по совместительству, был и председателем КООиР. На эти должности он попал, выйдя в 50 лет на пенсию по состоянию здоровья, после тяжёлого инфаркта. Ездил Котов с водителем Колей, молчаливым и надёжным мужчиной. Иногда они брали с собой на охоту внука начальника.
– Ну ка, Андрюша, выстрели из ружья, – говорил дед, а егерь услужливо подносил и держал на весу ружьё.
Мы стояли на берегу, и стволы были направлены в сторону реки Сейм. Я нажал на спуск, и тут же приклад прилетел мне в грудь – у гладкоствольных ружей сильная отдача. Егерь как-то этот момент упустил.
– Эх, надо было ружьё к плечу приложить…
– Семёрка до того берега летит, – сказал дед, смотря вместе со мной на круги, пошедшие по воде. Разлёт дроби был огромный, несколько метров.
Непосредственно на убийство уток надо было вставать очень рано, и я просыпался обычно уже тогда, когда все с охоты возвращались. Оставалось слушать охотничьи истории. Добытых уток пересыпали солью в котелках. Мне доставались красивые стреляные гильзы. На зимние охоты, где убивают уже не уток, а кабанов, косуль и лосей, меня совсем не брали. На такие охоты ездил дядя, из рассказов которого я помню, что когда охотишься после употребления самогона у егеря на кордоне, очень трудно прицеливаться и попадать.
Дед вырос на границе с мещёрскими лесами, к ружью привык с детства, и охотником был опытным. Умер он рано, в первый год перестройки, от второго инфаркта. Кто-то говорил, что дед работал в своё удовольствие, но это было не совсем так: номенклатура и нужные люди всегда ждали от него угощения мясом, которое надо было добыть, погрузить, разделить на порции и всех угостить. Нечто подобное есть в сериале “Брежнев” с Шакуровым, где Брежнев делит мясо и говорит, какая кому кучка. Бегать по глубокому снегу с ружьём тоже для сердечников нехорошо. И, конечно, не полезно есть мясо в таких количествах, какие он мог себе позволить, то есть в любых.
Спустя пятнадцать лет, когда я закончил военную кафедру, подполковник Кочнев предложил вступить в КВО – коллектив военных охотников. Главным аргументом, который Кочнев всё время повторял, была возможность приобретения нарезного оружия через 5 лет стажа владения гладкоствольным. Обычное гладкоствольное ружьё, если знаете, стреляет дробью совсем недалеко, метров на 30-40, пулей чуть подальше, но пулей из гладкоствольного трудно попасть. И я вступил, ради стажа. Получил охотничий билет, два или три года платил взносы, а потом, в какой-то год, у меня не оказалось нужных двухсот рублей – тогда это были существенные деньги, жена не работала, ребёнок был маленький. Стаж прервался, а билет у меня до сих пор хранится, на память.
Охота – дорогое удовольствие, ежегодный взнос в ЛООиР сейчас 3500 рублей, один выстрел из ружья обходится в 70-100 рублей, да и сами ружья подорожали. Но всё же, я надеюсь, что когда-нибудь разгребусь с делами, и снова себе всё это организую. Чтобы отдача в плечо, шкуры на полу и на стенах, чучела на шкафах, волчья голова на стене в квартире. Как у деда.
Может, и в Курской области получится. Не навсегда же там жёлтый уровень опасности.
Был, правда, у нас такой родственник, который последние 10 лет перед пенсией всё твердил: как исполняется 60 лет, больше ни дня не работаю, беру ружьё, собаку, и в тайгу. Прожил он за 80 лет, но как раз в 60 пошла у него такая глаукома, что не только стрелять, но и более простое делать уже не смог. Вот этого боюсь, конечно. Зрение потерять совсем плохо. Но, то как Бог даст.
Некоторые скажут, что зверей убивать нехорошо, да помилуйте – вокруг нас ежедневно людей убивают вполне официально, то прививками, то спецоперациями, и мы нормально в этой атмосфере живём; звери, на мой взгляд, такая вещь, значение которой тут пренебрежительно мало.
Хотя, вспоминая рассказы вдовы охотника из деревни Бежаны по фамилии Балашов, который в диких количествах промышлял пушнину в Лужском районе в 90-е, “уж он в последние годы перед смертью так раскаивался, так ему было жалко тех зверей, что он за жизнь убил, что полностью переключился на рыбалку”, ну… Рыб убивать – это конечно не такой тяжкий грех, как зверей, наверное. Но рыб я уже наубивался, честно говоря.