Я вот думаю, советским людям легче было от послевоенной пропаганды, что Петродворец и Пушкин разрушили немцы? Так же разрушили, как и сотни других советских городов, куда немцы заходили без боя (они в 1941 практически везде заходили без боя; они от Любани до Мги дошли пешком без боя, блядь, замкнув кольцо блокады, потому что Красная Армия разбегалась), а выбивали их оттуда путём длительных бомбардировок своих же городов? Наверное, легче, хотя их психология мне непонятна. Как можно строить свое мировоззрение на пиздеже, занимаясь самоуспокоением, и не пытаться докопаться до сути? Это всё плохо кончается, когда целые поколения мычат “немцы плохие, а мы хорошие”. Рано или поздно выясняется, кто хороший, а кто дурак, только уже поздно.
Это я сейчас прочитал современный украинский текст, где постановка мин на территории Украины, как и полёты всякой летающей хрени, приписываются одной стороне. Им там, наверное, от этого легче. Только так нельзя, и время покажет, кто тут умный, и это точно не они.
Абы как и абы куда
Вспоминаю стрельбу на сборах из 85-мм гладкоствольной пушки. Стреляли с открытой позиции. Все куда-то очень торопились. Когда дошла очередь до нашего расчёта, выяснилось, что пушку заклинило вместе со снарядом в стволе. Под громкие матюги офицера мы бегом переместились к соседней пушке, таща с собой ящики со снарядами. Я был командиром орудия.
– Выберите цель! – орал офицер.
Впереди, в низине, в четырёхстах метрах от нас, располагалось поле с остатками деревянных щитов, среди которых не было ни одного целого.
– Крайний правый щит! – крикнул я.
– Крайний нельзя!
– Тогда… выбрал, – доложил я.
Поле сливалось для меня, со зрением 0,1 на правом глазу и 0,2 на левом, в сплошное мутное пятно. Видел я только крайний щит, потому что на нём кончалось поле. О выборе цели я сообщил, потому что знал, что военные не любят рассуждений; по факту я её, конечно, не выбрал, поскольку не видел.
За верёвку дёргал Лянгузов Иван (потом уехал в Америку), а я командовал “Огонь!”. По результатам наблюдения разрывов я должен был корректировать положение ствола, давая команды наводчику, но поскольку разрывов я не видел, то команды давал с рандомными цифрами. Так мы сделали пять выстрелов, и я доложил офицеру:
– Цель поражена!
Он остался доволен; я уже достаточно изучил военных и знал, что если бы я упёрся и действительно бы захотел поразить цель, начальству бы это не понравилось.
Потом стреляли по белой простыне, натянутой на расстоянии 1 км от позиции; ни разу не попали, но это был нормальный результат, мало кому из расчётов удавалось попадать.
Ещё тогда я подумал: “Если такой бардак и нервы в небоевой обстановке , то что же происходит в боевой?”.
А в боевой вообще стреляют абы куда, лишь бы стрельнуть. Иногда попадают. Не туда и не в тех, как правило.
Что должно быть написано на щите в Синявино
Если подъезжать по Мурманскому шоссе к Синявино, у дороги стоит жёлтый рекламный щит, который гордо сообщает, что в этом месте “пали смертью храбрых 360 000 советских воинов”.
Ещё будучи студентом и сильно интересуясь историей ВОВ, я упирался в моменты, которые не мог понять. Была явная нестыковка. Какой военный смысл в том, что происходило длительное время на Невском пятачке? Это же явное безумие. Какой военный смысл в том, что 2,5 года происходило на Синявинских высотах? С точки зрения тактики, хотя бы. Потеряно 360 000 человек, немцы потеряли в 50 раз меньше и в 1944 году ушли сами без боя, опасаясь окружения. Не говоря об описанном Н.Никулиным Погостье – это станция недалеко от Мги, автомобильных дорог туда нет, там в лесу до сих пор встречаются сапоги с торчащими костями, где не копни – скелет.
А объяснение, методом исключения, тут только одно: так называемая ВОВ, “за родину”, “по фашистским гадам” – это плановая утилизация населения по договорённости, которую осуществляло советское руководство. И в Синявино на щите должно быть написано: “Здесь советское правительство убило 360 000 советских граждан, не понеся за это ответственности“. И такой же щит на въезде в Санкт-Петербург, только там цифра 1 500 000 советских граждан, пусть и заниженная.
Нынешняя власть, правопреемник советской, делает всё то же самое. И тоже ответственности не понесёт. А очень бы хотелось, чтобы понесла. И чтобы убитые советские и российские граждане с того света нас бы поддержали.
Выселение
Как не упирайся мозгами, почти никто из нас не способен почувствовать себя в шкуре российских купцов, помещиков и прочего духовенства в первые годы после 1917 – когда у них отбирали дома.
Многие из нас сидят по городским человейникам и даже дачи не имеют. Но и за городскую конуру, площадью 30-60 квадратных метров (ей-Богу, не понимаю смысла шевелить хоть мизинцем ради такого пространства: за три миллиона рублей можно жить на гектаре, а это 10000 квадратных метров, и потолок до неба), многие работают полжизни – экономя на питании и здоровье, в постоянных склоках с родственниками и детьми из-за нервного напряжения. И вот, вы имеете квартиру, которая стоит миллионов пять рублей, – а при вашей зарплате сто тысяч в месяц на такую квартиру действительно надо копить полжизни, или платить ипотеку лет десять по ползарплаты в месяц, – и вам говорят: три часа на сборы, эвакуация, с собой две сумки. И увозят в другой регион. Навсегда.
Как же, скажете вы, за что же, это несправедливость, я законопослушный гражданин, всегда голосовал за Путина и кололся Спутником-V с опережениями графика. Осуждал безмасочников и антипрививочников. И меня – выселять?
А тебе: эвакуация, чрезвычайное положение, эпидемия, война, распоряжение правительства. Не выселяем, а высылаем, эвакуация. Не задерживайте, гражданин, автобус ждёт.
И всё, позади эти ваши плинтуса цвета дуба шимо, галтели из пенопласта под потолком, бордюрчики в ванной в древнегреческом стиле и плитка с цветочками в туалете, которую старательно приклеивали на плитонит “B+”, потому что он лучше, чем просто “В”. Не увидите вы больше свой любимый белорусский ламинат Кроноспан, на который потратили когда-то ползарплаты, и натяжной потолок, за который отдали вторую половину. И дверки кухонного гарнитура с амортизаторами, на который копили полгода, не откроются больше перед вами и не закроются с приятной мягкостью. Двухместная тахта и телевизор Самсунг с диагональю полтора метра тоже позади. Навсегда.
Кто поерепенистей, тот подёргается: не дойдёт до автобуса, заляжет в кустах. Но, легально вернуться в свою квартиру уже не сможет. Там другие люди будут жить, чуть позже, на правах аренды. Не вам арендную плату внося, конечно.
У выселяемых купцов, помещиков и прочего духовенства была возможность выехать в нормальный мир если не легально, то лесами и тропами через границу. Иногда и ценности удавалось с собой взять, в нормальном мире ликвидные.
А у вас такой возможности не будет. Потому что нормального мира теперь нет, и переходить границы бесполезно . И ценностей вы с собой не возьмёте, в новом мире ликвидных. Блокчейн дело такое – сколько за сегодня заработал, на столько и поел. Накопить, отложить, создать капиталец и жить на проценты не получится.
Будет война, многие уйдут в леса. В конечном итоге, добро всегда побеждает зло. Но, часто с огромными потерями. С катастрофическими потерями. С фатальными.
Нонна Моисеевна Пац
У главной героини и фамилия давно другая, но я её знал только под этой, так и запомнил.
Кто застал 80-е годы или ранее, помнит о доле военных игр в досуге детей, особенно мальчиков. Одних пистолетов у меня были десятки – от серебристых металлических револьверов, которые мог купить дед, до выстроганных отцом деревянных, но вполне реалистичных маузеров. Были у нас и автоматы, у особых счастливчиков – пластмассовый пулемёт “Максим”. Если игра заставала врасплох, вдали от дома, для стрельбы использовали просто деревянные палки. Очень любили стрелять друг в друга. Такой навык наверняка даром не проходит, и потом настоящим оружием оперируешь относительно уверенно.
В 1984 году я пошёл в школу 260 на Крюковом канале, напротив Никольского собора. Потом, в 90-х, когда я выбрался в центр города и из ностальгии прошёл мимо первой школы, на ней висела табличка – средняя школа номер 232. Но, в 1984-1986 годах в этом здании была восьмилетняя школа номер 260. Тогда, помните, обложки тетрадей подписывали: “ученика средней школы номер”. А мы подписывали не “средней”, а “восьмилетней”.
В средней десять классов, в восьмилетней восемь. На двадцать процентов меньше финансирования. Как остаться восьмилетней, но увеличить количество классов? Девятый не добавишь. Правильно, зайти с другого конца и добавить нулевой.
В вестибюле школы стояли стенды и висели плакаты, где повторялось словосочетание “школьная реформа”. Это лето 1984, ещё не пришёл Горбачёв, а реформы уже шли.
Класс наш назывался “нулевой”, и был такой единственный, может быть даже в районе. Приезжало телевидение, и родители смотрели меня по чёрно-белому “Рекорду”. Сидели на занятиях корреспонденты. Называли нас также и “шестилетками”, потому что раньше в первый класс шли в 7 лет. Мой сын пошёл в 6 сразу во второй класс, но сейчас свободы побольше.
Нулевой класс был переходным между садиком и школой, поэтому полагалась полноценная продлёнка: с тихим часом 2 часа, на настоящих кроватях, а потом игры в специальном игровом зале. Игрушки были в виде деревянных конструкторов: кубы, круги с дырками, палки с отверстиями для фиксации шплинтом. Можно было собирать домики, а можно было и пулемёт.
Продлёнку вела молодая учительница музыки. С ней мы разучивали песни, и она за нами присматривала. В очках, стройная, с распространённой тогда пышной причёской, она казалась мне немного истеричной и вызывала опасение, которое оказалось не напрасным. Что такое женская истерика, я уже знал, потому что был старшим ребёнком в многодетной семье и жил с родителями в коммуналке, недалеко от большой хоральной синагоги на Лермонтовском. Например, у матери случилась бы истерика, если бы её вызвали в школу за моё поведение – во-первых, слишком много дел надо было бросить, во-вторых, учителя тогда не церемонились с родителями и тупо их унижали. Сейчас наоборот, и это, наверное, хорошо.
Звали учительницу музыки Нонна Моисеевна Пац. Она сразу запретила нам военные игры. Объясняла она это тем, что её дедушку убили на войне, поэтому она ненавидит войну. Будто, если твой дедушка умер в постели, надо ненавидеть постель, логика так себе. В общем, в военные игры мы играли втихаря, пока Нонна Моисеевна отлучалась из игрового зала. Собирали пулемёты из деревянных частей, использовали палки как винтовки, залегали за укрытиями, перестреливались.
Но однажды мы заигрались, и Нонна Моисеевна нас спалила. За стрельбой из деревянного пулемёта был застигнут Лёша Мозуль, а Игорь Шеляг не успел выпустить из рук деревянную винтовку из палки.
– Мозуль, Шеляг – родителей в школу! – выкрикивала Нонна Моисеевна страшные для меня слова. Потом к этим фамилиям добавились ещё пара-тройка. Я лежал за укрытием у стены, куда меня оттащила после ранения санитарка, Таня Скакун. Мне удалось изобразить безразличие к происходящему, взгляд Нонны Моисеевны скользнул мимо меня, её истерика улеглась, и судилище со страшными приговорами, вроде бы, закончилось.
Фамилию стукача я не помню. В тишине замершего игрового зала, в спину успокоившейся было Нонне Моисеевне прозвучал детский голос:
– А Лунёв тоже стрелял.
Нонна Моисеевна развернулась и заорала:
– Лунёв – родителей в школу!
Это был один из самых тяжёлых дней. За два года в этой школе родителей моих вызывали только два раза: один раз по инициативе воспитательницы Пац, которая не любила войну, другой раз по жалобе девочки по фамилии Белейская, и жалоба была несправедливая. Вы если читали этот сайт более подробно, наверняка натыкались на моё отношение к этому племени. Ну вот, это с детства.
Кстати, военные песни типа “Шёл отряд по берегу” Нонна Моисеевна почему-то не запрещала и разучивала их с нами.
Потом я ушёл в другую школу, где военные игры не запрещали. Радовался, когда в 16 лет мне написали “Годен к строевой службе”. Болел за федеральные войска в чеченской компании. Доказывал со скандалом в военкомате, что я не уклонист, а просто учусь в университете, и не виноват в том, что поступил.Первые сомнения появились на военной кафедре, а потом на учебных сборах – совсем уже большое сомнение. Потом стал читать Астафьева. Потом ещё хуже.
Сейчас, когда мне ровно вдвое больше лет, чем Нонне Моисеевне тогда, я тоже ненавижу войну. Молча смотрю на празднующих 23 февраля, чтобы не оскорбить, иначе совсем останешься без друзей. Молча смотрю на празднующих 9 мая, чтобы не оскорбить. И не могу ни слушать, ни петь военные песни, которые были основой репертуара в детстве, на которых я учился петь вообще. Самую безобидную песню, хоть как-то затрагивающую военную тему, не могу слышать.
Будь я сейчас преподавателем, я бы не запрещал военные игры. Молча бы смотрел. Чего уподобляться истеричным бабам. Да и дети запомнят, а потом напишут лет через 30-35, как им в детстве играть запрещали. Но вот военных песен не разучивал бы, подал бы на увольнение.
Нонну Моисеевну я нашёл в интернете – в той же школе 260, которая сейчас по другом адресу, заместителем директора по внеклассной работе. Отличник, или отличница, народного просвещения. Перекрасилась в блондинку. Более того, она даже депутат.
Муниципальный, от “Единой России”.
Папоротники
Однажды в мае я гулял по лесу в районе Кировска Ленинградской области. Конкретнее, если выйти из Кировска по улице Советской, пройти гаражи, дойти через километр до развилки, и идти не налево, в садоводства, а направо.
Дорога углубляется в леса, общее направление – на бетонку А-120, но до неё далеко. С основной дороги я стал сворачивать на второстепенные, и очутился потихоньку совсем в глуши.
Вокруг тишина, птицы негромко поют. И чувствую, будто кто-то смотрит на меня.
Ощущение тревоги какое-то. Зрение у меня плохое, резкость наводится метров с десяти. Иду по дороге, головой кручу. И, наконец, останавливаюсь – понял, что зацепило. Зелень ещё не распустилась, вокруг было серо, и тут – при дороге стоят папоротники.
И стоят как-то странно – в три ряда вдоль дороги, два вперёд выбились. Фотографией это не передашь, но сильно контрастировали они с окружающей обстановкой, странные они какие-то были. И упорядоченные.
Постоял и посмотрел на них. Чувство такое, что не с травой рядом стоишь, а с людьми. Тысячу раз в жизни видел папоротники, и не цепляли вроде. А тут так. Ну, пошёл дальше.
И тут начинаю замечать в лесу следы – раскопы, кучки земли. Сошёл с дороги посмотреть.
Чёрные копатели работали, думаю. Хабар попадается неликвидный
И тут вижу крест, с каской и табличкой.
Табличку прочитал, а потом вспомнил про папоротники.
Это ж они стояли там, красноармейцы Титов, Андреев и ещё 26 человек, которых не опознали.
