Метка: ольга владимировна земляная

В какой-то из дней осени 1992 года Ольга Владимировна Земляная, как обычно, вела в нашем 9 “В” урок литературы. За партами было неспокойно – по рядам пошёл гулять учебник анатомии, где раздел “Размножение человека” сопровождался чьими-то самодельными комментариями. Грубо говоря, класс давился от смеха, но в открытую фазу смех не переходил.

Ольга Владимировна, в свою очередь, была в предвкушении сообщить нам какую-то новость, а игривая атмосфера в классе к этому не располагала. Продолжая излагать что-то по предмету, она нервно поглядывала на класс, а учебник анатомии, тем временем, продвигался по рядам.

Наконец, Ольга Владимировна решилась:

– С понедельника я у вас литературу вести больше не буду.

Оживление в классе резко усилилось. Нельзя сказать, чтобы Ольгу Владимировну любили – новость, в общем-то, была нейтральная, но накладывалась на впечатления от ходящего по рядам учебника.

В тот момент, когда учебник попал на парту к двум условно целомудренным, но не лишённым юмора девушкам, Ольга Владимировна прошла точку невозврата:

– Литературу будет вести у вас Александр Григорьевич.

Веселье уже вышло из-под контроля; все представили ведущего литературу Александра Григорьевича Сергиенко, и было это так абсурдно, что кое-где начался громкий глумливый ржач, а самые скромные просто улыбались, глядя на Ольгу Владимировну. До девушек, у которых на парте остановился учебник, в это самое время дошёл смысл самодельных комментариев, и они взорвались смехом. Волнуясь, Ольга Владимировна дала финальный аккорд:

– Это мой муж!

Было что-то невообразимое. Теперь смеялись все – даже самые скромные, представляя пару Ольги Владимировны с Сусом, сгибались в три погибели. Ржач был слышен, наверное, на всех этажах.
Ольга Владимировна заметалась, пыталась хлопать по столу, что-то говорить, но её было не слышно – ржач не снижался. Она подлетела к парте девушек с учебником и перешла на визг:

– Да почему у вас это смех такой вызывает!

Её реакция вызвала ещё больший смех – до всех доходило, что она не знает о существовании Суса, не знает о комментариях в учебнике…

В понедельник на одной из перемен я заглянул через замочную щель в кабинет литературы. В профиль к двери, за учительским столом, сидел серьёзный бородатый человек в костюме, сосредоточенный и недобрый. Первое впечатление, которое он произвёл тогда на меня – сидит Карл Маркс.

– Серьёзный дядька, – поделился я с друзьями, – Евин папаша. Солидный, типа Карл Маркс. Убьёт!

Да, почему-то у меня вертелось слово “убьёт”.

Первые уроки не выявили каких-то особых уязвимостей у Александра Григорьевича. На уроке русского языка, – а он за них тоже брался, – мы получили задание написать рассказ из нескольких предложений о выборе профессии, и рассказ должен был содержать диалог. Я решил съязвить, выбрал считавшуюся тогдашними псевдоинтеллигентами позорной профессию и выдал следующее:

– Алексей, какая профессия тебе больше нравится?
– Мне нравится профессия слесаря.
– О, наверное, чтобы быть слесарем, надо много учиться?
– Нет, это не требует больших знаний.
– Ну, тогда я тоже буду слесарем!

Александр Григорьевич заставил меня это зачитать и подвоха, видимо, не понял.

– Да, ребята, слесарь – это прекрасная профессия, – начал Александр Григорьевич с несколько характерным “р”.

Глядя на него, я толкнул друга локтем:

– Наверное, он сам на слесаря учился!

Надо сказать, что я был так воспитан, да и школа это поддерживала: на ПТУ-шные специальности идут только умственно неполноценные, физическая работа – для дурачков, пэтэушник равняется дурак.

Александр Григорьевич меня услышал и невозмутимо сказал:

– Да, ребята, я закончил училище по специальности слесаря.

Я был шокирован: русский язык и литературу у нас ведёт слесарь, в моей тогдашней иерархии слесарь приравнивался к дворнику, а ниже дворника не было, разве что бомжи.

Но, литературу Александр Григорьевич благополучно довёл у нас до конца года. Про его уроки я часто вспоминаю во время застолий и в компаниях, когда речь идёт о школьных годах и всяких курьёзах.

Уроки были достаточно однообразны. Александр Григорьевич садился за учительский стол и раскладывал перед собой газету. Оглядев класс, он говорил:

– Лунёв!
– Здесь.
– Что мы проходим?
– “Герой нашего времени”.
– Читай.

И я читал, вслух классу. Иногда литературы было две подряд, и я читал полтора часа. Александр Григорьевич от газеты не отрывался. Думаю, такое внимание ко мне было из-за истории с Евой, и наводила его Ольга Владимировна. Мой бубнёж классу слушать было не интересно, и весной на уроки литературы приходило человек пять, из двадцати.

Когда лет через двадцать мне стало попадаться в интернете словосочетание “Саша Либуркин”, то меньше всего я ожидал, что это относится к нашему Карлу Марксу. Только недавно до меня дошло, что это он – когда появилось время на изучение аккаунтов в соцсетях. Бороду он сбрил, да и сам побрился наголо, став выглядеть моложе, чем в 1992 году. Я прочитал его ЖЖ, компроматы на него – виллы на Кипре, спортивные мотоциклы и автомобили, – и отрывочные воспоминания о нём в ЖЖ его покойной жены. На youtube много видео с ним.

Интересный еврей, очень целеустремлённый. Хотел войти в литературную тусовку Питера, и вошёл в неё. Закончил, кажется, институт. В его творчестве неизменно присутствует алкогольная тематика, но он не спился – это тоже надо уметь. И вообще, по-моему, ему повезло с зятем.

“В мире гнусных оголтелых аномалий
Наречен я циркачом и лицемером,
А мечтал торжествовать в краю магнолий,
Быть там сфинксом и немного агасфером.
Взвинчен каверзами города большого,
Я брожу, заворожен его огнями.
Низкий шут – а я бы лучше палачом был!
Жизнь уходит, я ее не догоняю.
Разложи, ди-джей, дорожку кокаина,
Чтоб сорвалась голова, как из-под сабли.
Стриптизерша, скука, ножку оголила –
Сбросит трусики и вечер испохаблен…”

Это из первого, заброшенного ЖЖ Александра Григорьевича.
Ему действительно был интересен мир литературы, был интересен Петербург и тусовка близких ему по интересам.
Читая про его образ жизни, я понимал, что никогда бы не смог так жить.
Мои интересы сейчас совсем другие – где достать плашку на М5, да лерку на 9 с шагом 1…

Это заметку я написал, как говорила про мою диссертацию Татьяна Александровна Банкина, “влёт” – не останавливаясь и не думая, изгоном, пока рассасывается вечерняя пробка на Мурманском шоссе. Это неполные воспоминания, но и герой их здравствует, поэтому это – ещё не конец…

В 1992 году я пошёл в 9 класс. Нашего классного руководителя, физика Александра Григорьевича Сергиенко, сменила новая в школе женщина.

Она была преподавателем русского языка и литературы. Лет сорока, с немного хитрым лицом и бочкообразной фигурой, которую подчёркивала короткая курточка. В этой коричневой курточке из кожзама, чередуя её иногда с ветровкой, новая учительница и вела уроки. Сразу прошёл слух, что она с семьёй – беженцы из Молдавии. В то время была война в Приднестровье, и беженцы воспринимались сочувственно. Звали учительницу Ольга Владимировна Земляная.

Для нашей школы Ольга Владимировна была чересчур квалифицирована как литератор. Глубокие разборы произведений типа “Слова о полку Игореве” не вызывали живого отклика учеников и клонили в сон. Всё-таки, это Весёлый посёлок, много детей рабочих, начало 90-х и так далее. На уроках русского всё было стандартно. От Ольги Владимировны я впервые услышал обращение “господин Лунёв”, сказанное, конечно, в запале, но и поведение у меня было неспокойное.

Вскоре, бегая по коридорам на переменах, я заметил в параллельном классе новенькую девочку. С длинными чёрными волосами, с тёмными выразительными глазами, которые казались огромными. Для нашей питерской школы она была очень яркая – финская блеклость накрывает приехавшего в Петербург южного человека не сразу, а месяца через три, – и сразу меня зацепила.

Если девочка меня интересовала, об этом сразу узнавали многие – такой я человек.

– Это дочь новой русички, – подсказали мне.

Её звали Ева, и она стала занимать мои мысли всё больше и больше.

Наш класс базировался в кабинете №36 на третьем этаже, это был один из кабинетов русского языка и литературы. Парты были старые и покрыты многими слоями краски разного цвета. Краска относительно легко соскабливалась, и на партах можно было не только писать и рисовать, что было распространено, но и процарапывать. Десятый класс, приходивший на уроки русского в наш кабинет, особенно в этом преуспевал. Контуры рисунка или букв процарапывались металлической линейкой, затем внутренняя область выбиралась той же линейкой, как стамеской. Например, всю парту пересекала инкрустация слова “THRASH”, означающего популярное тогда направление в тяжелом роке.

Моей первой работой было инкрустированное изображение сердца, вписанное в угол парты, и надпись “Ева” внутри этого сердца. Поскольку Евин класс занимался в том же кабинете, работа так или иначе должна была до неё дойти.

Следующая работа была куда серьёзнее. От края до края парты протянулась рельефная надпись, буквами высотой с ладонь и толщиной линий в несколько сантиметров: “МОЯ ЛЮБОВЬ – ЕВА”.

Меня никто не сдал, но про реакцию на работу мне рассказали. Во время урока в параллельном классе русичка была в ярости и вызвала завуча. Было требование найти и наказать резчика по партам, а также “что, моя дочь проститутка, чтобы её имя писали на заборах?”.

Фамилия завуча была Соколова, кажется, Елена Александровна. Это была спокойная женщина лет пятидесяти, приятно полноватая и в молодости явно красивая. Как говорят, она ответила на гнев Ольги Владимировны:

– Ну, если он так старался – возможно, это настоящая любовь? – и закрыла вопрос.

Ольга Владимировна вела уроки, в основном, в режиме монолога. Часами она могла рассказывать о каком-нибудь произведении. Для девятого класса, пожалуй, её монологи был сложноваты. Но, бессвязными или бессмысленными назвать их было тоже нельзя.

– Сразу видно, что она литературичка, дочь Евой назвала, – говорили мои друзья.

Про мужа Ольги Владимировны, Александра Григорьевича Либуркина, я расскажу в отдельной заметке.

Слухи о том, что автором надписей являюсь я, всё же дошли до неё. Про Еву я перестал думать ещё зимой – мне стала нравиться её подруга. Но, некоторые последствия пришли позже. Когда мы написали итоговый за 9-й класс диктант, оценка которого влияла на аттестат, я с удивлением увидел в вывешенном списке напротив своей фамилии “четвёрку”. Чтобы написать диктант на “четвёрку”, надо было сделать хотя бы одну ошибку, а я в те времена их не делал. С двумя друзьями мы пришли в залитый майским солнцем кабинет к Ольге Владимировне, с просьбой показать работу.

Улыбаясь, Ольга Владимировна дала нам листок с моим диктантом. В совершенно несуразном месте была процарапана запятая, и обведена красным. Это была единственная ошибка.

– Видно, что даже паста не того цвета, – зашептали друзья.

– Это не моя запятая, – заявил я.

Ответ Ольги Владимировны я запомнил на всё жизнь:

– Ну, если твоя любимая Ева и поставила тебе запятую, я тут не при делах!

Так я и остался с этой позорной четвёркой за диктант.

Последний раз я видел её в июне после 9-го класса. Мы гуляли с Андреем Бычковым, знакомым хулиганом. Биологию у него вела моя мать, и он возмущался, что чуть не получил итоговую тройку. Андрей жил в том же доме, что и Ольга Владимировна с семьёй – номер 3 корпус 5 по улице Кржижановского.

Земляная шла вдоль хоккейной коробки во дворе. В сарафане, она всё-таки казалась очень полной, при не очень большом росте. Я показал её Андрею, и он, не лезший за словом в карман, прокричал в её адрес какие-то эпитеты, из которых наиболее безобидным было слово “бочка”.

Дул сильный ветер, и я плохо слышал, что она кричала в ответ, но мы её очень задели. Так я и запомнил её – в развевающемся сарафане, кричащую какие-то проклятия в мою сторону.

В школе мы её больше не видели, она уволилась, переехала с семьёй на новую квартиру. Мне даже говорили, куда (я забыл), и подчёркивали, что квартиру купили.
Дальнейшее я узнал через 25 лет, когда прочитал в Живом Журнале блоги её мужа, её самой, и некоторых их друзей. В 90-х Ольга Владимировна писала на заказ рефераты и дипломы. Писала и статьи по литературе, до конца жизни. Муж поступил в институт, начал входить в питерскую литературную тусовку. Ева вышла замуж за самого известного, впоследствии, питерского депутата.

В нулевых Ольга Владимировна разъехалась с мужем, и умерла одна, на съёмной квартире, в январе 2010 года. В последние годы, судя по фотографиям, она похудела и осунулась.

Её автобиографические заметки в ЖЖ читаются интересно. О предках, евреях и киргизах, о родителях, о детстве и юности в Молдавии, об учёбе и жизни в общаге, о мистическом наказании покушавшегося на неё в общаге парня – шёл-шёл да и упал с моста в Днестр. Как они с отцом возили помидоры на продажу из Молдавии на Украину, как не любила её мать.

Упоминается о ней иногда и в рассказах мужа, Александра Григорьевича Либуркина, который стал литератором.

Судя по фотографиям, Ева сейчас располнела. А в школе была очень стройной.

Возможно, у меня странный вкус, но стройные женщины меня чем-то раздражают. В них нет домовитости. Даже красивые глаза не могут перебить этого. Если только временно.