Во второй части “Грибов на Верхнем Волозере” улица Гончарная была названа улицей Восстания – как так вышло, ума не приложу. Ещё и комментарии были отключены, никто не поправил.
В окончании “Грибов” пара с дочкой на Хантере были названы костромичами, а форум костромским. Прочитав это, я схватился за голову: ведь они были из Иваново, а форум ивановским. Полез искать их отчёт – а вот нет его уже, нечего писать отчёты о путешествиях на бесплатных форумах. Нашёл всё-таки другой пост этого мужика на ивановском форуме, прошёл к нему во Вконтакте – а он в городе Буй, то есть это Костромская…
Возможно, Яна Дмитриевна в комментариях была права, и память может меня иногда подводить. Но откуда же я взял, что её маленький сын подначивал маму давить старушек автомобилем? Нет дыма без огня, небось.
Самые оптимисты уже понимали, что на карельских грибах они ничего не заработают. Дело было даже не в количестве собранных грибов, а в том, что “Дары Природы” производили впечатление конторы, которая обманывает. Люди стали потихоньку разъезжаться, партиями по нескольку человек.
У меня перед глазами стоял наш сосед по даче дядя Боря, 1920 года рождения, большой человек в советское время:
– Как так – начать и бросить? Поставил цель – бей до конца!
Уезжать собрался и Лёха Пупшев. Денег у него не было. Из своих 200 с небольшим рублей я отдал ему 100, которых должно было хватить на дорогу. Лёха обещал вернуть, оставил свой питерский телефон.
На следующий день я подошёл к коменданту лагеря Андрею:
– Говорят, теперь сигареты нам положены?
– Ты ж не куришь.
– Ну, попробую.
Андрей выдал пачку “Примы”. Когда мне в руки попадают сигареты, начинаю курить одну от другой, пока не почувствую эффект. В особо трудных случаях получалось выкурить и пачку подряд. Не помню, сколько этих классических “примин” ушло, прежде чем я снова зашёл в палатку Андрея:
– Я хочу уехать.
Андрей из вежливости попробовал меня уговорить, потом утешить.
Забравшись в холодную реку, я помылся и сбрил бороду.
Уложил вещи в дорогу: прихватывал компас со стрелкой в жидкости – до сих пор не могу найти такого хорошего компаса в продаже, комплект постельного белья, новые резиновые сапоги, выданные-таки “Дарами Природы”, и алюминиевые ложку с вилкой.
В палатке была традиция провожать “дембелей”, уезжал не я один, но в этот раз активу палатки всё надоело:
– Да пошли эти дембеля! – и актив ушёл пить в узком кругу нелегально добытую водку.
Пить в лагере запрещалось, но некоторые поначалу умудрялись пройти за ночь больше 30 километров до Габсельги и обратно за водкой. Проблема была в том, что купить было не на что.
Утром 25 августа “Соболь” забрал нас из лагеря. Семнадцать километров по ямкам, Габсельга, Повенец, Сандармох, Пиндуши и, наконец, Медвежьегорск. Поезд уходил после обеда.
Мы уезжали вместе с сестрами Кудля. У одной из них не оказалось паспорта, чтобы купить билет. Медвежьегорские милиционеры без проблем выдали справку: мол, личность установлена.
Билет на поезд до Петербурга стоил 63 рубля. Пройдясь немного по Медвежьегорску, я купил в дорогу буханку хлеба – огромную нестандартную буханку. Зашёл на переговорный пункт и дозвонился до будущей жены:
– Я возвращаюсь.
Она была очень удивлена – только недавно говорил с тёщей, что остаётся, а теперь едет. Её письмо, ответ на моё, было уже написано – она не успела его отправить, и я смог потом его прочитать.
Всю дорогу я спал. В кармане оставалось 23 рубля. Билет на автобус до Шлиссельбурга стоил 18. До метро Дыбенко можно было дойти пешком за пару часов. И ещё 5 рублей я сунул в таксофон на вокзале:
– Лёха, я приехал.
– Мне не отлучиться, дома никого нет, – Лёха жил на Просвещения.
– У меня денег нет.
Ещё не закончился разговор, а стоявший за мной в очереди дедок уже дёргал меня за рукав:
– Я дам тебе денег!
Вежливо поблагодарив деда, я стал дожидаться Лёху. Он приехал через час, и привёз мне 100 рублей. До метро Дыбенко, тем не менее, я дошёл от Московского вокзала пешком – по сравнению с проходимыми ежедневно в Карелии километрами это была ерунда.
Втиснувшись в 575-й автобус, доехал до Шлиссельбурга. Мы взяли лодку, накачали на берегу Новоладожского канала, переплыли его и оказались на пустынном городском пляже. Ветер был в сторону берега.
– Мы не выйдем, – сказала жена.
– Выйдем, почему не выйдем.
Вышли, и покачались на волнах, пока не надоело. Впереди была тяжёлая жизнь – никакого “Литературного кафе”, голодуха пуще прежнего. Помог тогда академик Москвичёв. Поженились мы через 8 месяцев.
Только через 15 лет я снова попал на эту поляну у реки Вола. Никаких следов лагеря уже не было, только кострища туристов, да проглядывающий на окружающих склонах плохо прикопаный мусор. Туалет, срубленый плотником на левом берегу Волы, отсутствовал, но следы выгребной ямы были явными – возможно, строение сгнило совсем недавно. Мы поставили палатку на берегу повыше плотины, там, где стояла в 2000 году солдатская палатка для хранения ящиков с принятыми грибами. Спали под шум водопада. Днём я пробежал по знакомым лесным местам. Как и 15 лет назад, к северу от лагеря жили глухари. Вот только грибов не было, хотя дни стояли те же – середина августа. Приехал егерь на буханке, спросил, не стреляли ли. Про своего предшественника 15-летней давности он ничего сказать не мог, только пожимал плечами. Подтвердил про глухарей и про отсутствие грибов, “потому что лета не было”. Проходил гламурный спиннингист с палкой тысяч за 10 – московские и питерские туристы стояли дальше, на основном берегу Волозера, а не в нашей заводи. А вечером второго дня послышался дизельный звук, и приехал подготовленный Хантер из Ивановской области, пара с дочкой. Палатку поставили рядом с нами. Наутро я, как мог, уходил от общения. Поняв, что они намереваются тут задержаться, я скомандовал сворачивание палатки и сборы в дорогу. Потом я читал их отчёт на ивановском форуме джиперов – сразу после нашего отъезда приехала питерская машина, экипаж которой тоже считал эту поляну своей на том основании, что каждый год тут останавливается.
Никто из этих экипажей не голодал на Верхнем Волозере, не видя еды по три дня; никто не пытался тут заработать, собирая грибы, чтобы сводить будущую жену в “Литературное Кафе”; никто не терял надежды, понимая, что несколько недель на берегах Волы выброшены из жизни зря; никого не привозили сюда в кузове ГАЗ-66, накормив пустыми обещаниями; они просто приехали из Москвы, Питера и городов помельче сюда развеяться.
Поэтому, это наша поляна, у истока реки Вола из Верхнего Волозера, у плотины – тех, кто сидел там в армейских палатках в августе 2000 года.
В Медвежьегорск мы ездили небольшими группами на “Соболе”, и я побывал на базе “Даров Природы”. Под открытым небом стояли металлические бочки без крышек. В каждую бочку опускался полиэтиленовый мешок, в него высыпались наши грибы и заливались водой. Бочек таких было, наверное, несколько сотен. В офисе имелась небольшая столовая.
Борис Борисович Баранов, или тот, кого им считали, приказал положить мне тарелку пшёнки. Я не ем пшёнки, но из вежливости стал потихоньку клевать.
– Видите, как мы тут питаемся? Не думайте, что мы тут разносолы едим! – он так и сказал, честное слово.
– У них в холодильнике и виноград есть, и всё остальное, – шепнула мне девушка из нашей партии, которую оставили работать при базе.
Таких было несколько человек – они по приезде заявили, что не могут жить в палатках. Среди них был совсем ещё мальчик Лёша – маленький, в очках, вылитый Сергей Кириенко. По-моему, он быстро отправился домой, в первых рядах.
Пока ждали обратный рейс “Соболя”, Борис Борисович пытался задействовать меня на какой-то работе по обслуживанию бочек с грибами. Несмотря на щедро выделенную пшёнку, я отказывался работать. Мотивировал я это директору так: за грибы – сдельная оплата, а за бочки сколько? Баранов отвечал что-то невнятное, видимо за работу с бочками платили пшёнкой. Потом я напомнил, что контракт начался с 1 августа, вычет за питание тоже, а кормить начали с 10-го. И, по контракту у меня вычтут 500 рублей из грибов.
– Да, но мы такими делами не занимаемся! – сказал Баранов, но я ему почему-то не поверил.
Ещё в Медвежьегорске я зашёл на почтовое отделение и заказал телефонный разговор со Шлиссельбургом, где жила будущая жена. Мобильные телефоны стали массовыми года через три, до этого мы созванивались по стационарным. Дома была только тёща, строго заметившая в трубку:
– Она, вообще-то, ждёт.
Это добавило мне мрачных мыслей. Меня ждут, а я тут пшёнкой угощаюсь, и перспектив никаких.
На обратном пути водитель “Соболя”, проехав Пиндуши, притормозил у указателя “Захоронение Сандармох” и свернул с шоссе налево.
– Что за захоронение, всё хочу посмотреть, – объяснил он.
В сосновом лесу без подлеска, между деревьев, стояли кресты. Вся эта обстановка производила очень сильное впечатление. Мы разбрелись, читая надписи на крестах, рассматривая фотографии. Постояли у камня с надписью о расстреле 1111 узников Соловков в ноябре 1937 года. Я зашёл в часовню, где лежала поминальная книга. Зная, что у жены были репрессированные предки, я пытался найти их здесь по фамилии – Врублевские. В книге был один Врублевский Франц Викентьевич – как выяснилось потом, не тот, но я записал его данные.
Забегая вперёд – через 15 лет я заехал на Сандармох со своим отцом. Я ничего не говорил ему заранее, просто привёз посмотреть. Его реакция на фамилии и фотографии на крестах была такая же, как и у меня за 15 лет до этого:
– Так это же не евреи?
У него, как и у меня, был стереотип, что при Сталине репрессировали евреев. Корни этого стереотипа в том, что вопрос репрессий мусолят почти всегда евреи. Вопрос “плохого Сталина” поднимают почти только исключительно евреи. Их и правда репрессировали, но уже со второй половины 40-х. А до этого репрессировали они.
Он под сосной лежит, её питая.
Ни ты, ни я не знаем, почему.
Но приняла земля его родная,
В своей земле не скучно одному.
Мне говорят, что я его жалею.
Во мне не жалость – злоба говорит.
Родился русским, умер от еврея,
И умный внук уже не отомстит.
Пускай живёт наследие эпохи.
Своя земля не терпит пустоты.
Его удел – лежать на Сандармохе,
А мой удел – разглядывать кресты.
Ксения вскоре уехала. Теперь готовить еду на полевой кухне оставляли дежурных – кого-то из нас по очереди. В день моего дежурства приехал толстяк, которого видели на собеседовании в питерском офисе. Его считали генеральным директором, Борисом Борисовичем Барановым. Он выслушивал жалобы и опровергал их:
– Зачем вам сапоги? Я, например, по лесу хожу в кроссовках.
При этом Борис Борисович показывал на свои модные кроссовки.
Вместе с ним приехала вторая, более совершенная полевая кухня. С консервации, в смазке.
– Кто дежурный? – спросил Борис Борисович.
– Я.
– Вот, видите эту печку? Её надо хорошенько прохуячить, – Баранов сделал решительный жест рукой сверху вниз, – чтобы очистить от смазки, поняли?
– Да, – ответил я.
Борис Борисович смотрел на меня неодобрительно – я не излучал бодрости, а напоминал обреченного ослика. Прохуячить, так прохуячить. Всё равно помирать. Нехватка калорий и белка давала о себе знать – я и так приехал в лес наполовину доходягой, а отъедаться в лесу не получалось. Основой питания была крупа, а я не люблю и не усваиваю крупу. Есть кашу по доброй воле я могу только в случае совсем крайнего голода. В относительном достатке были сахар и подсолнечное масло. По сахару я не догадался сам – а, увидев случайно мужиков, которые сыпали его столовыми ложками в чай, примерно на полкружки, со словами “надо глюкозу хуярить”, – тоже стал сыпать сахара полкружки. Это давало силы. Ещё одним источником калорий было подсолнечное масло, но его надо было крысить втихаря. Масло стояло в палатке, и если зайти туда в обед, когда никого нет – можно было налить себе полкружки масла, потом добавить туда соли и выпить. Это тоже помогало.
С приготовлением каши, как дежурный, я справлялся. На ведро воды, набранной из Волы, сыпали пару килограммов крупы, и потом пару банок каких-нибудь дешёвых консервов. Это был обед на весь лагерь.
С приезжающим по вечерам “Соболем” можно было передать письма домой. Мне было некому писать, кроме будущей жены, и на третью неделю жизни в лесу я написал ей. Подробно про нашу жизнь, но в оптимистических тонах. “Грибов я приношу не меньше, чем средний сборщик”, “Я тут потихоньку обрастаю бородёнкой, умываюсь и стираю в речке”, “Готовим обед на полевой кухне, а я как кашевар в фильмах про войну”. На эти письма адресаты могли отвечать – на адрес квартиры “Даров Природы” на Пестеля. Я ждал, что мне ответят. Перекинув через плечо связанные ремнём за дужки два ведра, я шёл по лесной дороге, напевая на мотив, похожий на “Каким ты был, таким остался”:
Моё письмо уже летит.
Мне остаётся только ждать.
И я хожу – немыт, небрит, –
Хожу грибочки собирать.
Не держат воду сапоги –
Теперь смотрю на них с тоской.
Я утонул на полноги,
И жду с протянутой рукой.
Я не жалел до этих пор,
Не пожалею никогда.
И между ёлок и озёр
Моя растрачена беда.
В один из дней в лагерь заехал уазик каких-то местных карельских егерей. Главный егерь, колоритного вида с капитанской бородкой, в синем охотничьем костюме, что-то выяснял с комендантом Андреем. Уехал, вроде бы, добрым. А на следующий день приехала проверка миграционной службы.
По тогдашнему российскому законодательству, надо было регистрироваться по месту прибывания, если приехал в другой регион более чем на три дня. В основном, на это забивали болт. Я жил месяцами и годами в других регионах, нигде не регистрируясь. Меня никто не проверял, возможно, благодаря не особенно южной внешности. С чёрных брали взятки на каждом шагу. Бедные карельские чиновники почувствовали заработок, ради которого можно было потрястись восемнадцать километров по грунтовке.
“Дары Природы” не хотели нести из-за нас большие представительские расходы, поэтому исправлять нарушение законодательства пришлось по закону. Партиями мы ездили в Медвежьегорск, где надо было отдать паспорт – на оформление регистрации, – и уехать в лес уже без паспорта.
Поляна у плотины на р.Вола при выходе из Верхнего Волозера
Сбор дикорастущих грибов и ягод я представлял, как нечто организованное. Растянулись в цепь и пошли прочёсывать лес. Не только я это представлял, как выяснилось.
Но всё оказалось не так.
Утром среди нас нашли плотника, который приехал с сыном, и поручили им сколачивать туалет. Он же, плотник, потом сколотил мостки, уходящие в озеро. Это было, скорее, затопленное русло реки Вола, а Верхнее Волозеро на пару метров подпёрто плотиной. Из затопленного русла торчали остатки деревьев. Вода была очень холодная.
Комендант лагеря Андрей, похожий на комсомольца из советских фильмов, располагался в палатке с двумя охранниками. У охранников были ружья. Один, с усами и в охотничьем костюме, заставлял вспомнить фильм “Красная шапочка” с Яной Поплавской. Другой, Владимир, напоминал Анатолия Папанова. Он приехал на своих жигулях “шестёрке” с прицепом. В свободное время Владимир чистил грибы и засаливал их в пластиковых вёдрах, которые у него в изобилии водились в прицепе.
У Андрея в палатке можно был получить компас, резиновые сапоги и пару красных пластиковых вёдер – под грибы.
Завтрака не было, потому что, как выяснилось, в лагере совсем не было еды. Три дня, которые прошли до завоза продуктов и установки армейской полевой кухни, я ел растущие вокруг лагеря ягоды – вплоть до водяники Impetrum nigrum, которую так недавно проходили по ботанике. Когда на второй день Лёха Пупшев угостил меня оставшимся у него с Питера бутербродом с мясом, это было ярчайшее ощущение, к тому же мяса я не ел с весны.
На третий день централизованно сварили суп из сыроежек – вокруг росли в основном они. Мужики зло поглядывали на женщину лет пятидесяти, которая руководила сооружением супа:
– Слышьте… это она сказала, что сыроежки нахуй чистить!
Общественность была недовольна нечищеными сыроежками в супе.
Мои планы на сбор ягод провалились.
– Ягоды вы собирать не будете. В этом году большой урожай в Чувашии, закупаем там.
С грибами ситуация тоже усложнилась:
– Белые, подосиновики и подберёзовики – шляпка не более трёх сантиметров. Также несите лисички. Остального не надо.
Поскольку люди не могли по привычке не брать грибы со шляпкой и четыре, и пять, и шесть сантиметров, охранник Владимир не вставал из-за стола, чистя забракованные по размеру грибы и складывая их в вёдра.
А по организации сбора всё было просто:
– Идите куда хотите, где найдёте грибы, там и собирайте.
И я начал ходить, держась Лёхи Пупшева. Он знал грибы – показывал мне, где подосиновик, где подберёзовик. Первые дни показали, что набрать грибов на 300 рублей в день не реально. В лагере было три-четыре опытных грибника-одиночки, которые уходили далеко и приносили много, на 300 рублей в день наверняка. Была компания белорусов, которые уходили далеко, и возвращались с палками, на которых висели вёдра с грибами – эти палки они несли, как носилки. За всё время пребывания в лагере я так и не нашёл места, где они брали столько белых.
Со временем я отделился от Лёхи, стал ходить один с двумя вёдрами, которые связывал ремнём и перекидывал через плечо – так было удобнее. Два ведра получалось собрать до обеда и два – после обеда. Эти четыре ведра уже приближались к 300 рублям в день, но я помнил, что по контракту 50 рублей в день вычитается за питание, а грибы я начал приносить уже после десятого дня контракта…
Один раз я чуть не потерял нож – это было страшно, грибы без него собирать нельзя, а своего ножа бы мне никто не дал. Много раз я обходил поляну с подберёзовиками, где обронил нож, и нашёл его. В другой раз я потерял в палатке очки. Это тоже было страшно, потому что без очков я вижу ровно вдвое меньше грибов, чем в очках – проверено многократными экспериментами. Очки помог мне найти Лёха Пупшев…
Когда в лагерь привезли полевую кухню, появилась и новая участница проекта – говорили, что это повариха. Звали её Ксения. Она была беременной на последних сроках, ходила в тельняшке, и по происхождению, как сама говорила, была цыганкой. Ходили слухи, что у неё уже трое детей, и её молодой человек не хочет работать. Но больше меня удивило, когда уже после определённого времени в лагере она сказала про охранника Владимира, улыбаясь:
– Мы с Володей жили… под одной крышей… и немало.
Несмотря на беременность, Ксения была активна в плане взаимодействия с мужчинами, некоторые стали похваляться успехами. Однажды она оказалась на соседней со мной Лёхиной кровати – сам Лёха, по слухам, завёл роман с младшей из сестёр Кудля, и иногда отсутствовал. Увидев, что я проснулся, Ксения улыбнулась, издала какой-то мурлыкающий звук и перекатилась на мою кровать. Я отстранился и посмотрел непонимающе. Она пыталась ещё что-то мурлыкать, потом нахмурилась и перекатилась обратно.
Поезд тронулся. Плотная женщина из офиса, проходя по вагону, бросила:
– Сейчас поесть принесу.
Смотря ей вслед, мы начали обсуждать – ослышались, мол, или нет. На еду пока и не заработали. Почти у всех еды в дорогу было нормально, мои рулеты с маком выглядели скромно.
Действительно, вскоре она разнесла всем по прозрачному контейнеру с дорожным перекусом длительного хранения – там были упакованные мизерная булочка, нарезка колбасы, масло, джем и что-то ещё. Но, общий вес этой еды был для меня слишком мал, и в ход пошли рулеты.
Ехавший рядом Алексей Пупшев имел большой запас мясных деликатесов, и догонялся ими.
Лёха работал продавцом, получал две тысячи рублей в месяц – та самая пресловутая “сотка в день”, которая являлась некоторым эталоном и целью для работников небольшой квалификации. Жил с родителями, был неженат, чувствовал себя довольным. В грибы он попал, в очередной раз меняя работу и не дождавшись предложения, которое под него вызревало.
Дядька Шапошников докопался до гитары сестёр Кудля:
– А вы знаете, что это моя гитара? – и начал плести историю инструмента.
Старшая Кудля, Аня, опровергла его рассказ так уверенно, что Шапошников существенно потерял авторитет, обеспечиваемый ему возрастом.
Также у Шапошникова возникло непонимание с белокурым ковбоем из Всеволожска, который попросил поменяться местами. Шапошников не сразу пошёл навстречу, чем вызвал неодобрение.
Поезд постоял немного в Лодейном Поле, под вечер показался Петрозаводск. Первое моё впечатление от спускающегося к озеру города – он похож Ялту. Её я видел один раз проездом, и она тоже спускалась к морю.
На станцию Медвежья Гора поезд прибыл уже в темноте.
В офисе на Пестеля нам что-то говорили про автобусы, которые заберут нас на станции.
У тентованного ГАЗ-66 стоял улыбающийся водитель:
– Ну что, мужики, десантируйтесь в кузов!
По толпе прошло лёгкое роптание, вызванное таким типом автобуса, после чего начали нехотя залезать на борт. Я поотстал, чтобы сесть ближе к заднему борту.
– Уже наебали, – громко констатировал кто-то.
Женщин, тем не менее, забрал микроавтобус “Соболь”.
Ехать на продольных скамейках в ГАЗ-66 было привычно – мы ездили так на военной кафедре, и на сборах на Лужский полигон. Общее состояние коллектива было, всё же, недовольным.
– Глушак сечёт, – объявил кто-то.
– Охуенно сечёт, – отозвались водители, которых в кузове было немало.
Проехали Пиндуши, а потом Повенец – блеснул Беломорканал. В Новой Габсельге машина свернула на грунтовку. Местность была слегка пересечённая.
– Так вот она какая, Медвежья Гора, – протянул кто-то.
Его особо нервный сосед запаниковал:
– А вы заметили, что везут всё время в гору! В гору и в гору!
Я подумал про себя, что это глупость, абсолютные высоты в Карелии маленькие и ни в какую гору нас завезти не могут.
После минут сорока тряски по ухабам мы выехали на поляну с армейскими палатками. Каждая человек на двадцать пять. В палатках стояли железные кровати, прямо на земле.
– Ну, мужики, распределяйтесь по палаткам.
Рядом слышался шум воды, это была плотина на реке. Основательная плотина, с небольшим кирпичным зданием на ней – наверное, была ГЭС.
Устраиваясь на своей кровати с солдатским одеялом, я услышал бормотание соседа:
– Штанишки вторые на ночь одеть…
Было пятое августа, я приехал во фланелевой рубашке. Вроде было не холодно. Но я почему-то одел вторые штаны – сосед производил впечатление опытного. И он не ошибся – ночью было около нуля.
Контракт начинался с 1 августа 2000 года, и в нём было сказано, что с работника вычитается на питание 50 рублей в день за каждые сутки контракта. Август стартовал, но отмашки явиться на вокзал не поступало. В общежитии у меня не было телефона, и я оставил “Дарам Природы” домашний телефон Володи Таразанова, который жил в Старом Петергофе.
Лето 2000 года было холодное, и осень чувствовалась уже 31 июля. Я сидел в общаге и ждал 1 августа.
Сегодня кончился июль.
Передо мной порог возник:
Вперёд лечу я через руль,
Стекло надев, как воротник.
Каким-то образом, не помню уже каким, Володя наконец передал, что отправка состоится 5 августа с Московского вокзала.
Как раз перед этим я получил стипендию за летние месяцы – 600 рублей.
Провожала меня будущая жена. В предвкушении заработка я обещал ей, что по возвращении мы пойдём в “Литературное кафе” на Невском. Обещали 300-400 рублей в день, я рассчитывал вернуться с тысячами! А пока – мы зашли в МакДональдс на Восстания, который до этого был Кэрролсом. Рублей 200 как не бывало, я помню, что пил Кока-Колу – невиданная роскошь, тратить деньги на которую в студенчестве было безумием. Ещё на 100 рублей я купил в дорогу каких-то рулетов с маком и лимонада – не с сахаром, а с подсластителями, – и в карманах у меня перед посадкой в поезд оставалось 200 с небольшим, что потом окажется важным.
Московский вокзал тогда был другим. Сейчас турникеты, рамки, загородки – а тогда можно было ходить по вокзалу в любых направлениях беспрепятственно. А в советские времена было ещё лучше – отец без проблем парковал машину на улице Гончарной, когда нас встречал, и выходили мы с поезда прямо к машине, а не через главный выход на площадь.
Будущие сборщики грибов собирались у табло платформы, от которой отходил мурманский поезд. Ладожского вокзала, как вы понимаете, тогда не существовало.
Пока шёл сбор, мы посматривали друг на друга. Компания была разнообразная и яркая. Двух небольших и полненьких девушек, Аню и Таню, провожала шумная толпа. Как я потом услышал, у них в семье было десять детей, а родителей не было – главным был, стало быть, старший брат. Аня, постарше, была романтична и тащила с собой гитару. Младшая, Таня, была совсем не такой – начинающая циничная тётенька в очках. Фамилия у них была – Кудля. Будущая жена посмотрела и сказала мне:
– Они будут с тобой знакомиться.
Были двое друзей из Всеволожска: один, прямиком из книг о Диком Западе – блондин-ковбой в шляпе, с классическим лицом из заграничного кино, совсем нетипичным для нас; а друг его – явно моложе раза в полтора, и полная противоположность. Кто они были друг другу (как там у Каверина, “брат и сестра – не похожи, муж и жена – рановато”), я так и не понял.
Был дедушка Гусев – с бородкой а-ля Троцкий, вид он имел хрестоматийный. Был Юра-маршруточник – яркой, южнорусской внешности. Таким же ярким и южным, но постарше, был Шапошников – мужчина, у которго была уже взрослая дочь, а последним местом работы являлся приём макулатуры.
Вообще, в этой компании все были, так или иначе, интересные. Ведь простому человеку взбредёт ли в голову податься за шестьсот вёрст по грибы?
Летом 2000 года я стал жить самостоятельно, отдельно от родителей. Учёба продолжалась, я подрабатывал набором текстов на компьютере. Но, присутствовала нужда в серьёзной работе, потому что в планах была женитьба.
Сайты для поиска работы были тогда не развиты. Работу искали, в основном, по газетам.
Хотя я и был к тому времени бакалавром почвоведения, близких по смыслу вакансий в то время в газетах не бывало. Это сейчас, в последние 10 лет, можно иногда найти вакансию агронома – как правило, шляпную. Тогда можно было найти максимум вакансию химика-лаборанта, и с очень низкой зарплатой. Остальную площадь газеты занимали вакансии торговых агентов, водителей и охранников.
Водительские права появились у меня только через год, работу охранника я представлял смутно; профессия торгового агента вызывает у меня шок и по сию пору.
Подходящая вакансия нашлась неожиданно: “Требуются сборщики дикорастущих грибов и ягод в Карелии”.
Прямо с кафедры я набрал указанный в объявлении номер.
Женщина в трубке объяснила: надо собирать грибы и ягоды, и сдавать их на вес. Ягоды по 10 рублей килограмм, грибы от 3 до 13 рублей.
В сборе грибов я ничего не понимал, знал только сыроежки, а на ягоды была надежда. Продуктивность карельских биоценозов виделась высокой. У нас на даче, в исхоженных мшинских лесах, можно было набрать пару килограммов черники за час.
– А сколько примерно получается зарплата? – спросил я.
– Триста-четыреста рублей в день.
Эти цифры очень впечатлили, и я заволновался. В нашей тогдашней среде делать “сотку в день” (рублей, конечно) считалось очень хорошо. Текстами я зарабатывал 60 рублей в день. Сумма в 300-400 рублей позволяла в короткое время создать определённый капитал, откладывая деньги (на еду уходило не более 50 рублей в день даже с пивом, проживание в университетской общаге – 200 рублей в год).
Собеседование было в старинном доме на улице Пестеля – офис компании “Дары Природы”, зарегистрированной в Рощино, находился в обычной квартире на каком-то высоком этаже без лифта.
Некоторое время мы, пара десятков соискателей, ожидали на лестнице. В квартиру с шутками зашла компания из характерных персонажей, в которой выделялся большого размера мужчина в спортивном костюме и с таким сытым лицом, что ничего хорошего это не сулило. Через несколько лет по телевизору появилась реклама про Толстяка с Александром Семчевым – вот это вылитый тот мужчина в спортивном костюме.
Таких толстяков, как выяснилось, в фирме было два. Один из них, как мы подозревали, и был Баранов Борис Борисович, который фигурировал в договоре как генеральный директор.
Заходя в кабинет на собеседование к толстяку, я застал конец разговора его с предыдущей группой соискателей, мужчин и женщин средних лет. Они, видимо, были опытными, и впоследствии на объектах фирмы “Дары природы” я их не видел.
– Но жить-то где, всё-таки? – спрашивали соискатели.
– В домиках, – уверенно отвечал толстяк.
– А от станции как довезёте?
– Подгоним автобусы.
– А вёрст-то дотуда сколько?
– Шестьсот.
Меня толстяк спросил:
– Ты женат?
– Нет!
– Так значит, женишься! – хором с ассистировавшей ему женщиной резюмировал толстяк, они засмеялись и подписали мой договор.
