Если кто знает, что такое контент-маркетинг (я не знаю, и знать не хочу), то вам должен был попадаться в соцсетях Александр Банкин, гуру этого самого контент-маркетинга. Александр Михайлович берётся научить вас на возмездной основе, как правильно рассылать спам по e-mail — чтобы письма попадали во «Входящие», а не в «Спам». Он на эту тему ведёт тренинги и семинары, полезные тем, кто не хочет быть подобными герою заметки Как я рассылал спам о поливе, то есть мне.
В 90-х Александр закончил факультет социологии СПбГУ, при этом намеренно не посещая имеющуюся в альма-матер военную кафедру. Причину он объяснял просто: для офицеров призывной возраст до 32 лет, а для рядовых до 27. Вероятность загреметь в армию лейтенантом после военной кафедры СПбГУ Александр, по-моему, оценил неверно — она была близка к нулю. От офицера — выпускника университета в армии больше гемора, чем толку, в отличие от закончившего нормальное военное училище, о чём в военкоматах прекрасно знали.
Тем не менее, Александр пошёл путём уклонения от призыва. К нему домой приходили милиционеры с автоматами.
— Банкин Александр Михайлович здесь проживает?
— Да. Это я! — с вызовом отвечал крупный мужчина лет шестидесяти, с залысиной и животиком.
— Не, батя, нам помоложе надо, — смеялись милиционеры и уходили.
День рождения, когда ему исполнялось 27 лет, Александр праздновал особенно пышно и радостно. Прятаться больше было не надо. Крупным мужчиной, дезориентировавшим всё это время милиционеров, был его отец, Михаил Петрович Банкин.
В лето 1996 года, когда случились теодолитный ход и техническое нивелирование, полагалась также трёхдневная практика по агрохимии. Проходила она в АФИ — Агрофизическом институте на Гражданском проспекте, 14. Мы собрались у нужного кабинета на втором этаже. На соседней двери желтел знак с трилистником. Вскоре появился наш педагог, Михаил Петрович.
— Там работают с радионуклидами, — объяснил он, указав на соседнюю дверь.
Как спортсмен, увлекающийся штангой и гантелями, я оценил руки Михаила Петровича. Несмотря на фигуру, приобретшую заметный живот и давно не видевшую спорта, руки были мощные, сильные. Лысину он закрывал прядью волос сбоку, по-лукашенковски.
В АФИ у Михаила Петровича имелась лаборатория с газовыми хроматографами. Мы анализировали выделение почвой различных газов, в основном диоксида углерода и оксида азота. В советский пузырёк из под лекарств, который комплектовался, помимо винтовой пластиковой крышки, ещё и резиновой крышечкой, засыпалась навеска почвы. В пластиковой крышке предварительно сверлили несколько отверстий. Пузырёк ставился на некоторое время в термостат, почвенная биота делала своё дело, в пузырьке срабатывался кислород и накапливались оксиды. Через дырку в пластмассовой крышке протыкали нижележащую резиновую крышечку иглой шприца, всасывали несколько миллилитров газа, и вкалывали в хроматограф. Мембрана хроматографа, куда тыкали иголкой, тоже была сделана из резиновой крышечки от нафтизина. К хроматографу подключался отдельный прибор — электрический самописец. Миллиметровая бумага медленно тянулась через него, а закрепленный в держателе шариковый стержень рисовал пики:
— Вот это цэ-о-два пошёл… А это эн-о…
Хроматографический анализ может кое-что сказать о почве — например, сколько в ней биоты, и даже какая она. Если в пузырьки с разными почвами добавлять аликвоты раствора глюкозы, а потом следить за эмиссией углекислого газа — это целые диссертации.
Жена Михаила Петровича работала доцентом на нашей кафедре. Вскоре она стала моим научным руководителем, а Михаил Петрович оборудовал в здании на Васильевском острове, где находилась кафедра, отдельный кабинет с хроматографами.
Он уважал кафедральную традицию: везде и всегда пить чай, причём на дистиллированной воде, которой было в избытке — дистилляторы работали с утра до вечера. За чаем рассказывал интересные истории, но больше по научной части. В углероде и его круговороте Михаил Петрович был специалистом, как и академик Москвичёв, сформулировавший в докторской диссертации понятие «второго круговорота углерода». Плодородие почвы Михаил Петрович определял, в отличие от диванных агрономов, не как «способность почвы производить урожай», а как «способность почвы воспроизводить органическое вещество».
За чаем он спросил, откуда мои родители.
— Отец из Обояни.
— Ах, так мы земляки! А я — Короча!
Да, это наши засечные города вокруг Муравского шляха, с непонятным темноволосым деревенским населением.
Михаил Петрович в молодости занимался метанием ядра и молота. Говорят, они так познакомились с женой — он метал молот и ядро, а она их приносила. Что такое ядро в СПбГУ, я знал — приходилось пометать на стадионе Метростроя на Левашовском проспекте. Когда в разговоре с Банкиным я вскользь упомянул Ивана Сергеевича Краснова, тот расплылся в улыбке:
— Это мой друг!
Краснов, скорее всего, тренировал и Дмитрия Медведева, поскольку многие десятилетия был единственным тренером по тяжёлой атлетике в СПбГУ. Мне Краснов как тренер не нравился, потому что высмеивал бодибилдинг, а его формула «6 по 6», то есть 6 подходов по 6 раз, повторялась и выполнялась, как мантра, всеми его поклонниками. Шесть раз в подходе — это ни то, ни сё, и прямой путь к хроническому спазму мышц: надо делать либо 12+ раз, либо 1-2 раза, а число подходов может быть хоть 30, что я и делал, например. Ну ладно, не будем о спорте.
Михаил Петрович с женой ездили на дачу в Новгородскую область. Нашу Мшинскую я считал заоблачно, иррационально далёкой от города дачей; как можно ездить в Новгородскую на дачу — вообще не понимал.
Как-то мы ехали вдвоём с трёхлетним сыном по «бетонке» А-120 и пересекали Московское шоссе.
— Это Московское шоссе, — сказал я, — по нему можно приехать в Москву.
— А Москва далеко?
— Да, шестьсот километров.
— Дальше, чем Мшинская?
— Да.
Сын ненадолго задумался, и вдруг серьёзно, твёрдо и решительно сказал:
— Спасибо тебе, папа.
— За что?
— Я так долго думал, что же может быть дальше, чем Мшинская. И теперь я знаю, это Москва.
Тем не менее, у Банкиных была ещё и заброшенная дача в Чаще, что примерно так же далеко, как Мшинская, только на машине ехать неудобнее. Каркас дома на участке Михаил Петрович строил в 1986 году.
— Были с друзьями на первое мая, работали под дождём. А тогда как раз туча из Чернобыля дошла. Мы думали, что нам так нехорошо, может курица несвежая…
Мшинскую радиоактивной тучей тоже накрыло, и составители «Экологической карты Ленинградской области» по коммерческим причинам стыдливо сдвигали пятно на никому не нужную станцию с территории садоводств; но, пятно накрыло как раз садоводства. В 1999 году я слушал выступление на конференции «Растение и почва» в СПбГУ друга Михаила Петровича, чудаковатого учёного и мшинского садовода, по поводу рекультивации мшинских почв от радиации.
На кафедре я видел один раз старшего сына Банкина, Петра. Тёмный, с широким лицом, большими глазами и небольшой бородкой, он преподавал в МАИ.
Компьютеры, только недавно тогда появившиеся, Михаил Петрович не любил, пророчил гигантское количество слепых через 20 лет — от мониторов. Поэтому, набор текстов на компьютере для своей докторской диссертации он отдавал на аутсорсинг. Набор текстов в Ворде стоил 5 рублей за страницу — посидев полдня, можно было выколотить из клавиатуры рублей 60, разбирая рукописи. Это были приличные деньги, 10 бутылок молока. За этот заработок я ему очень благодарен. К тому же, Татьяна Александровна, его жена, тоже затеяла докторскую, и работы хватало.
В конце 2001 года из университета я ушёл, защитив магистерскую по органическому веществу почв. Немалый вклад в моё понимание этого предмета внёс Михаил Петрович. Руководителями диссертации были Татьяна Александровна Банкина и академик Москвичёв. Защита стала действительно защитой, ведь Татьяне Александровне я фактически опонировал в вопросе сидератов. Получив «отлично», я до последнего пугал её, что подам заявление в аспирантуру — Татьяна Александровна категорически не переносила неконтролируемых студентов. Но сам уже знал, что в науку не вернусь — по моральным причинам…
Агрофизический институт ставил полевые эксперименты на Меньковской опытной станции, недалеко от Никольского, Гатчинского района. На электричке ездили до платформы Прибытково. В Меньково были городские пятиэтажки, где жили сотрудники АФИ. В помещении опытной станции тоже можно было пить чай. Большинство диссертаций и выпускных работ нашей кафедры делались на меньковском материале.
В 2004 году мы с сыном ехали на «Москвиче» из Шлиссельбурга на Мшинскую, и проехали через Меньково. Михаил Петрович был на месте. У нас с собой было белорусское печенье.
— А, светящееся, — улыбнулся Михаил Петрович, намекая на повышенное содержание радионуклидов в белорусских почвах, — ну, дай-ка я его…
— У меня с собой дозиметр, — вспомнил я, — может, мы его, того, померяем?
— Нет, надо озолять, — махнул рукой Михаил Петрович, — светиться должна минеральная часть…
В апреле 2013 года кто-то знакомый из АФИ позвонил gyurza2000 и сказал, что Михаил Петрович умер. Дома, за обедом. Похороны на Большеохтинском кладбище.
Сложно объяснять, почему мы не поехали. Коротко говоря, через 12 лет после выпуска из СПбГУ у нас ещё было такое поганое настроение и неприязнь к альма-матер, что мы решали, ехать или не ехать на похороны даже хороших людей. И решили не ехать.
Сейчас 2019 год, а отношение к альма-матер всё такое же.
Не знаю, что там в статистиках посещения, но я прочитал всё и с интересом. 🙂
спасибо, это очень приятно автору 🙂
Я знаю, потому и не поленился откомментить. 🙂