После С.

Под утро снится сон с однокурсницей, сперва объясняемся, кто кого любит / не любит, потом начинается по её инициативе порнография. Реальная-реальная такая.

Проснулся. На поэзию потянуло. Это редко бывает, потому что у меня всё есть; а когда был молодым и ничего не было, каждый день на поэзию тянуло.

После С.

Мне как-то приснилось, что мы объяснились,
И ты предложила секс.
В реальности вряд ли б мы совокупились,
Ведь я не могу после С.

Казалось, не ново, чего тут такого,
Скользи там себе да скользи.
Широкая киска, большущие сиськи
И задница на мази.

Ты великодушна, но всё же бэушна,
И это имеет вес.
Брезгливость такая. Прости, дорогая,
Я не могу после С.

Честно говоря, я не только после С. не могу, а вообще мало после кого: нет смысла в таких отношениях, по-моему. Когда нет ответственности, нет и интереса что-то хорошее делать. Поэтому такие люди делают плохое, сами того не замечая.

Интерьеры Эрмитажа

Жена спрашивает:

– Почему тебе не нравятся интерьеры Эрмитажа?

(а я туда последний раз ходил, когда за ней ухаживал, 21 год назад).

Задумался и говорю:

– Понимаешь, там нет атмосферы жилого помещения. Там веревочки натянуты и бабки на стульчиках сидят. И людей толпы.

– А ты представь, что этого нет, есть только интерьеры.

– Неее-ет… Нет разницы, какой интерьер, если натянуты верёвочки, сидят бабки и ходят толпы.

– Ну представь, у тебя же богатая фантазия.

– Я скорее представлю, что интерьера нет, но верёвочки, бабки и толпы всегда первичны. Если они есть, нельзя представить, что их нет, без серьёзного химического вмешательства в сознание. Это как сидеть в тюрьме и представлять, что ты свободен. Сроку от этого не убавится.

Самое ненужное в хозяйстве

Нашёл в сарае мешок с новенькими строительными масками и респираторами. Вспомнил, откуда они у меня – с одного ремонтированного объекта, где содержались звери в клетках. Говорю жене:

– Этому мешку 15 лет… Более пятнадцати лет. Я тогда работал в зоопарке…-

– Кем это ты там работал, интересно?

Не ожидая такой аллюзии на Э.Успенского (“А работал он в зоопарке [пауза] крокодилом”), я тоже повеселился, и успокоившись, рассказал:

– На Большом проспекте Петроградской стороны, во дворах недалеко от площади Толстого, было детское учреждение с зоологическим уклоном. Куча зверей в клетках, на нескольких этажах, и запах невыносимый. Поскольку дети не очень любят убирать в клетках, преподам некогда, а на узбеков денег не было. Мы штукатурили стены, я отпросился с основной работы, как на халтуру. Приходит дяденька в очках и говорит: “Здравстуйте, ребята, я ваш начальник”. Я про себя думаю “Да пошёл ты нахуй”, и приветливо киваю. “А почему вы без масок?” спрашивает начальник. “А у нас нету”, говорю. Начальник разворачивается и пиздует, как выяснилось, в строительный магазин, и возвращается с мешком масок и респираторов. Заставил надеть. Как только он съебался, я маску снял, взял себе этот мешок вместо оплаты, и на следующий день на объект не вышел.

Со стройки я всегда тащил всё, что можно и нельзя, но только одна вещь в моём хозяйстве за 15 лет не нашла применения, и вряд ли найдёт – мешок масок и респираторов. Кому надо, обращайтесь, отдам за пиво.

Старые времена в ЕвросетИ, часть 2

продолжение. Начало в Часть 1

После разговора с Деркачом, когда я дал согласие работать хоть круглосуточно, но кроме субботы и воскресенья и за деньги, всё поехало очень быстро. В смежном здании на Загородном я прошёл собеседование в службе безопасности (чуть не написал “в СБУ”, но службу называли “СБ”). В ней как раз поменялся начальник. Молодой, но со страшными глазами и громким голосом, он с кем-то говорил по телефону:

– Алло! Это Тычкин, новый начальник СБ питерской! Скажите, по какому праву в Архангельске человек приходит на точку Евросети, представляется сотрудником МВД, забирает сотовые телефоны и документы? Что это такое?

Пока Тычкин разговаривал, меня опрашивал седой дядька с хитрыми глазами, у которого таких собеседований бывало по полсотни на дню, наверное. Череду относительно безобидных вопросов он венчал самым главным:

– Вы воровали? – тон у него был презрительный, как будто собеседник точно воровал, что в принципе почти всегда так и есть – в психологических тестах на этом построены ловушки на враньё. Отрицаешь воровство – значит врёшь, в детстве по крайней мере все воровали.

– Да нет, не приходилось, – ответил я с широкой улыбкой.

Ответ устроил седого, и я отправился обратно распутинским маршрутом по Гороховой на Мойку, 90 – в отдел кадров. В отличие от отдела персонала, в кадрах стояла тишина. Начальницей была Ирина Москаленко, молодая и исполненная желания, а оформляла меня девушка, фамилию которой не могу вспомнить. Компания, куда я устроился, называлась ООО “БСГ-Менеджмент”. Подписали временный контракт на месяц, зарплата 1 доллар в час в рублёвом эквиваленте. Это было 33 рубля в час, а в охране я получал 47 за то, что полсуток спал, полсуток ел. Но, охранников поэтому и не любят – почётнее работать работягой за 33 рубля, чем ничего не делать за 47.

При приёме на работу в Евросеть полагалось пройти полиграф, но полиграфологов тогда было только двое, и они не успевали – на полиграф была очередь в месяц-два, а мой временный договор как раз был на месяц.

Вернувшись на Гороховую, я купил на углу с Загородным три глазированных сырка – это был обед, – и после трапезы получил от Деркача первое задание. Надо было собрать небольшой стол из ДСП в коридоре.

Столов я никогда не собирал, но там было всё достаточно просто – если есть шестигранный ключ и отвёртка, которые мне дали. Пока я закручивал стяжки, подошли двое моих одногруппников по курсам отделочников. Им дали направление не в Евросеть, а на реальную стройку.

– Нам там прораб говорит: давайте, ебошьте. Мы спрашиваем – а как оплата? Он говорит, какая ещё оплата. А тут у тебя как?

Мой рассказ о том, как в Евросети, им не понравился, и они спросили на прощанье:

– Где здесь пообедать можно?

– Тут продаются глазированные сырки, – ответил я так, будто наличие сырков в продаже покрывает все гастрономические потребности человека.

– Нет, – скривились одногруппники, – сырки не подойдут.

И ушли искать другие варианты практики.

Вторым заданием было собрать более крупный стол в отделе развития, который находился в этом же коридоре. Тут уже я быстро бы не справился, но Деркач окликнул высокого тёмного парня с рюкзаком за плечами, обладавшего каким-то сдержанно-злым взглядом исподлобья:

– Ваня! Карташов! Соберите с Андреем стол в отделе развития.

Ваня был немногословен, зол, подвижен. Стол мы собрали быстро. Проработает Ваня в Евросети долго, дольше всех. И не простым рабочим…

В комнате бывших квартир полицейского участка, где располагалась возглавляемая Деркачом хозяйственно-имущественная служба, находилась также строительная служба с начальником Осиповым. В правом дальнем углу сидел Деркач, лицом к двери. К его столу перпендикулярно примыкал стол заместителя – Георгия, очкарика типа героя “Неуловимых мстителей”. И, у самой двери – менеджер по закупкам Светлана. В левом дальнем углу сидел Осипов – светловолосый молодой мужчина с животиком, избегающий смотреть в глаза и явно обдумывавший постоянно какие-то планы. К его столу примыкал стол заместителя – Игоря, у которого был животик ещё больше. И, у самой двери сидела менеджер Елена, функций которой я не запомнил, но они были. Окно выходило на Гороховую, на пустырь.

Рядовые сотрудники что Деркача, что Осипова делились на две профессии: отделочники и электрики. Рабочие, как я, были редки и являлись кандидатами в отделочники. Рабочим был и пришедший чуть раньше меня Ваня Карташов. Отделочник получал не 33, а 50 рублей в час, как и электрик.

Последним заданием в первый день работы был ремонт двери на Витебском вокзале, в магазине Евросеть, который был практически на перроне. Работа предполагала применение электродрели, которую я никогда не держал в руках. И тут бог меня не забыл, и компанию мне составил осиповский электрик Андрей Михайлов – всегда позитивный и очень производительный. Он сделал за меня всю работу, закрепив пластиковые штапики саморезами – мне достаточно было один раз увидеть, как работают электродрелью, и дальше у меня проблем с ней не будет. На вокзале было метро – Пушкинская, и я поехал к себе на Петроградскую, на Каменноостровский 44В.

Комнату в коммуналке мне пару дней назад сдал знакомый отца. В квартире было 8 комнат, деревянные полы и перегородки. Окна, с простыми деревянными дореволюционными рамами, выходили прямо на Каменноостровский. К постоянному гулу машин надо было привыкнуть. Лёжа на кровати, я постепенно выделил в общем автомобильном шуме отдельно взятую гоночную тачку с коробкой-автоматом: было ощущение, что она носилась по Каменноостровскому туда-сюда. Не сразу стало понятно, что это играет сосед за деревянной перегородкой в компьютерную игру.

Декабрь 2004 года был для Евросети очень насыщенным. Рынок телефонов тогда быстро рос, под торговые точки наскоро переделывались бывшие шавермы и цветочные ларьки. Питерская Евросеть работала по Северо-Западному региону, открывая магазины в Воркуте, Нарьян-Маре и везде, куда успевала дотянуться. Штатные строители ездили в командировки и возвращались очень довольные. Зарплата 50 рублей в час при 18-часовом рабочем дне, командировочные 500 рублей в сутки, продажа налево остатков стройматериалов – это была сытая жизнь. Мне же пока командировки не полагались.

На углу Светлановского и Гражданского проспектов Евросеть отхватила половину павильона, где продавались CD-диски, всякая музыка и видео. Деркач отправил меня туда с заданием ободрать с окон рекламные плёнки предыдущих хозяев. Плёнки были наклеены снаружи. Знаете, свойства этих плёнок находятся в прямой зависимости от температуры воздуха. По жаре плёнку можно просто содрать. А на морозе, который был в декабре 2014, плёнка крошилась мелкими кусочками и не желала отлипать. Я замёрз на ветру донельзя, проработал до позднего вечера, но всё отодрал и даже помыл мистером-мускулом, который на морозе тоже замерзает.

На следующий день меня отдали в пару к высокому отделочнику в очках, которого называли “Чико”. Я спросил между делом у водителя, что означает “Чико”.

– Чикатило! Потому что он на Чикатило похож.

Чико звали Лёша Рухлов, и мы получили задание: ехать с водителем на Комендантский,12, повесить там пластиковый баннер “Евросеть” внутри салона, потом ехать на проспект Большевиков и что-то по мелочи сделать там, и наконец доехать до “Пятёрочки” на Большой Пороховской, где открылась новая “Евросеть”. Перед выездом Рухлов получал расходные материалы у Деркача:

– Возьмите клопы, сорматы и позидрайверы.

На Комендантском 12 я впервые увидел, как крепят что-то к стене перфоратором: дырка, туда беленький дюпель Nat (его называли сорматом, по надписи на пачке), и саморез с широкой шляпкой, клоп. Позидрайверы брали на случай, если стена будет из гипсокартона.

На Большевиков отделались быстро, водитель уехал куда-то по делам, и у нас с Рухловым встал вопрос, как добраться до Большой Пороховской. По-хорошему, надо было доехать до “Ладожской” и там сесть на что-нибудь наземное. Но, был нюанс – мне ещё не выдали единую проездную карточку, а такие вояжи за свой счёт навевали мрачные мысли.

Рухлов плохо знал город и вспомнил, что кто-то ему говорил про угол Энтузиастов и Большой Пороховской, как ориентир. Я был резидентом Весёлого Посёлка, про Большую Пороховскую никогда не слышал, но проспект Энтузиастов знал.

– Слушай, ну Энтузиастов это здесь, за железкой.

Мы пошли пешком – тогда не было Российского путепровода на Ржевку, шли через бывшую Нахаловку и железнодорожные пути, и разговаривали. Вскоре я понял, почему Лёша так лояльно отнёсся к моему нежеланию платить за транспорт.

– Я приехал из Архангельска, купили комнату, денег не было совсем. Работу предложили в двух местах: на Комендантском, плотником на стройке, и на Загородном в Евросети, рабочим. До Комендантского было идти 3 часа, а до Загородного полтора. Поэтому выбрал Евросеть.

В Архангельске у Рухлова был бизнес, квартира и всё нормально. Но, пришлось всё спешно продать и бежать – какие-то бандитские разборки. В СПб он ходил по городу только пешком, пока не начал получать зарплату – не было денег на транспорт. Как и у меня.

Оказавшись на Ржевке, мы вскоре поняли, что перепутали проспект Энтузиастов с проспектом Энергетиков (этот район иногда называют “Страна Дураков” – там есть проспекты Наставников, Ударников, Передовиков и так далее), и до Большой Пороховской идти гораздо дальше. Рабочий тогда закончился позже, чем надо.

Очкарик Георгий, заместитель Деркача, проработал после моего прихода дня три – почему-то уволился. Поговаривали, что он плохо соответствовал должности.

– Я этого Георгия реально мог обмануть на 3000 рублей, – говорил Ваня Карташов, – да как-то жалко стало, что ли…

Место Георгия должен был кто-то занять, и неожиданно Деркач взял кадр не со стороны, а из отделочников – назначил своим заместителем Лёшу Рухлова, с испытательным сроком. Некоторые отделочники были недовольны – почему он, а не мы. Первые дни Лёше приходилось терпеть сарказм и неповиновение.

Мне надо было найти нового напарника, и я сдружился с Юрой Белоусовым. Он был из Туапсе, работал в СПб отделочником несколько лет. В Евросеть пошёл потому, что на квартирном ремонте к декабрю становилось мало работы. Ушедший Георгий при приёме на работу успел оказать Юре неожиданную услугу. Всех вновь пришедших записывали рабочими, и делали отделочниками после испытательного срока, который мог затянуться месяца на три, а для некоторых и больше. Георгий собрался записать Юру, предварительно проговорив:

– Так, должность – рабочий…

– Почему рабочий? Я отделочник! – уверенно возмутился Юра.

Георгий засмущался и записал “отделочник”. За это Юре завидовали остальные вновь пришедшие, получавшие зарплату рабочих. А меня восприняли с недоумением – прошёл слух, что у меня 2 высших образования. Два диплома, бакалаврский и магистерский, у меня действительно были, но по сути это образование одно. Народная молва склонна гиперболизировать. В общем, мы с Юрой стали немного изгоями, и работали вместе.

Одним из крупных декабрьских заданий для нас с Юрой была сборка стеллажей на складе в Химическом переулке. Склад телефонов Евросети переезжал с первого этажа полицейских казарм на Гороховой, 70 в Химический переулок, на Нарвскую. Стеллажи разбирались, а потом собирались. Заведовал складом Базанов. У этого Базанова, кстати, в друзьях ВКонтакте моя одноклассница Маша Белейская, про которую где-нибудь будет отдельный сказ – а может, уже и был, не помню. Со сборки стеллажей я разжился гайками, шайбами и болтами, потому что крепёж закупали новый, да и стеллажи были, в основном, новые. Помню, как в одиночку разгрузил на этот склад ГАЗель, полную полиэтиленовых пакетов с символикой Евросети и логотипом компании Моторола. Эти пакеты до сих пор у меня не кончились.

В декабре 2004 года открывался гипермаркет “Карусель” на проспекте Большевиков. Там, слева от входа, делалась точка Евросети. Через главный вход не пускали, и полагающийся точке пластик “коматэкс” в рулонах я носил кругом через служебный задний вход, по пропускам. До сих пор помню среди сотрудниц Карусели очень высокую девушку с лицом, совершенно глупым, но смотревшую на меня так, что надо было всё бросить и знакомиться. До сих пор жалею.

Пластик в Карусель доставляли на ГАЗели Олега Балашова, водителя хозяйственно-имущественной службы. Олег напоминал Рокфора из мультфильма “Чип и Дэйл спешат на помощь”. Если сейчас покупаете сушёный навоз под маркой “Евроурожай” – это его, Олега, производство. Узнав, что я пришёл в Евросеть на практику по отделке и хочу быть плиточником (плиточники, по слухам, зарабатывали больше, чем гипрочники), Олег посмеялся.

– Ничему тут не научишься, нормальные работы делают подрядчики, наши только если быстро тяп-ляп. А плиточник у нас есть… Один! Нихуя не делает…

В Карусели, куда мы выгружали пластик, плитку клали славяне, но не россияне.

– Здесь работают мои братья,- говорил Олег, – по разуму.

Домой я приходил часов в 8-9 вечера. В субботу ехал на смену на Шпалерную, спал там двое суток, и в понедельник утром ехал прямо оттуда на Пушкинскую.

В том же декабре открывался салон Евросети на Невском 44 – имиджевый такой проект, заведомо убыточный, с дорогущим ремонтом, арендной платой и мебелью. Меня дали в помощь электрику Андрею Михайлову, который научил меня в первый евросетёвый день работать электродрелью. Андрей монтировал освещение на витринах, и мы о чём-то разговаривали. Помню, как сказал ему:

– Я сейчас, как гастарбайтер.

– Почему?

– На заработках в Питере, а семья в Шлиссельбурге.

Семья ко мне приезжала иногда по вечерам. Жена сразу не приняла коммуналку, отказалась от дежурств и уборки общественных мест, за что была осмеяна местными тётками-старожилами, впитавшими коммунальный уклад с молоком матери. Я же держался стратегии – не попадаться никому на глаза, мыться в 2 часа ночи, когда все утихают. Стирал я в офисе RBI по выходным, там была машинка – в здании на набережной Робеспьера, где сейчас Музей кофе. На питание приходилось 100 рублей в день – литр сока, литр йогурта, и что-нибудь мучное.

В комнате у меня был электрочайник, хозяйский.

продолжение следует

Устаревшая ипостась

В конце февраля мой компаньон попал в гипс на месяц, и я работал один. Что-нибудь написать или задумать было некогда.

Но, в этот период я получил некоторое количество комментариев к блогу. Вообще,  комментариев в день приходит до 50 штук, все приходится просматривать, и все отправлять в спам – это боты с пространными, зачастую, текстами, и многочисленными ссылками в текстах комментариев.

Однако, в марте было несколько живых людей, что бывает обычно раз в полгода. Странно, конечно: судя по Яндекс-Метрике, люди ходят, читают зачастую провокационные заметки, но не комментируют. В основном боятся, наверное. Или и так согласны с автором.

В двух или трёх комментариях меня похвалили, посоветовали быть писателем или даже приравняли к писателю. Я поморщился, одобряя эти комментарии. По-моему, писатель – это устаревшая десятки лет как, и совершенно неактуальная ипостась. Да и не только это.

В детстве, начиная с 6-7 лет, если меня по советской традиции спрашивали “Кем ты хочешь стать?”, я отвечал – писателем. Первую свою книгу, задуманную в первом классе, я представлял – толстая, в твёрдом переплёте, тёмно-зелёная, и название золотыми буквами: “Воспоминания о детстве”.

Материала для книги имелось достаточно: память тогда была отличная, а детство насыщенным. Дед работал начальником областной госохотинспеции, а по совместительству председателем областного общества охотников и рыболовов. Мы ездили по области на УАЗе-469, посещали лесные кордоны, общались с егерями и жили в гостевых домах иногда по нескольку дней. На охоту и рыбалку взрослые ходили рано утром, и я просыпался уже к их приходу. Рассказы охотников о только что случившейся охоте – на этом материале всю жизнь можно книги писать. Но, больше впечатляла природа – река Сейм, которая мне казалась вездесущей: приедь мы в Карыж или Курчатов – везде Сейм; а ещё красивее Сейма – река Свапа.

Нерифмованный текст у меня почему-то не выходил. Стихи в школе получали одобрение публики, выходили нормальными, мне и сейчас за них не стыдно. А проза не шла. Уже лет в 18 я пытался написать воспоминания о “Воспоминаниях о детстве”: “Эта книга никогда не была написана, что делает её самой ценной в глазах философов-постмодернистов”. Тьфу. Ну да, какой-то постмодернист сказал, что лучшая книга та, что никогда не была написана. А может, он и прав?

Скажу честно: я не читал “Войну и мир”, не читал вообще большинство классики из школьной программы. Многократно пытался наверстать это во взрослом возрасте, и всё неудачно. Неинтересно и непонятно, зачем эти книги написаны. Скрупулёзно прочитал “Тихий Дон” от корки до корки – скорее, по причине интереса к теме казачества и лёгкого слога автора. Очень люблю Довлатова, но он, по словам Дмитрия Быкова – не писатель вообще. Со временем я стал догадываться, почему мне не нравятся классические писатели, нудные и медленные, текст которых не задерживается в голове. Потому, что они выдумывают на пустом месте.

Скандальная журналистка Анастасия Миронова из Торковичей опубликовала в 2019 году книгу “Мама!” про 90-е годы. Я книгу не читал, а сужу о ней по комментариям, и оцениваю положительно: автор пишет на основе своего опыта, и концепция “90-е – это п-ц” – совершенно верная, по-моему. Но если бы книгу прочитал – разачаровался бы – это сочинительство, всё же.

Книгу Мироновой осуждал, судя по её жалобам, какой-то питерский известный писатель. Препятствовал изданию, корил издателей. В своём мартовском посте Миронова назвала его эталонным мудаком, посвятив большой текст, оскорбляя и жену писателя, без указания фамилий. Потом писатель деанонимизировался, и я добавил его в друзья: по-моему, он не мудак, а просто романтик. Хотя, тексты его ужасны, но другие питерские писатели не лучше.

Миронова живёт в деревне, и упоминает, что лучший российский писатель о деревне – некто Роман Сенчин. Я пошёл погуглить про него. Тексты, по сравнению с Валентином Распутиным – никуда не годятся, вообще не того масштаба человек.  Но, больше меня заинтересовало интервью с ним. Там Сенчин настаивает, что даже если книга пишется на автобиографическом материале, в неё обязательно надо вносить вымысел, в этом и смысл литературы. Ну вот, всё и понятно.

Литература, писательство, сочинитетельство – это пиздёж; не всегда на пустом месте и не всегда впустую; однако, враньё это как ложка дёгтя – портит весь продукт. Не надо привносить враньё в свою и чужую жизнь, не надо сочинять.

Я принципиально стараюсь писать только правду, без сочинительства – поэтому, писателем никогда не буду.

ЖЖ не индексирует стихи

Поскольку ЖЖ не индексируется поисковиками, добавлю-ка я это сюда.

УДАЧА

Мыслей не о тебе не было и процента.
Хотелось тонуть, стоя на краю водоёма.
Время идёт, и с некоторого момента
Ты не вызываешь ни оторопи, ни подъёма.

Ты мелькаешь в купальнике в соцсети,
С нижней частью бикини под панталоны.
Я дождался даже твоё “Прости”,
Хотя лучше было бы просто стоны.

Ты ввела меня в курс о своей семье,
Необычных вещах из интимных шопов,
Кольцах, бабочках, надувном бюстье,
И о том, как доволен муж, тебя похлопав.

Интересно было мне это знать?
Да, признаюсь пожалуй, что интересно.
Я поверил: когда-то тебя проспать
Для меня – удача. Большая. Честно.

2011

Пенополиуретан

Изоляция стальной ванны

Моя двоюродная бабушка из Воронежа была по возрасту моложе, чем полагающаяся мне бабушка, поэтому я называл её тётей, а она меня – племянником.

К ней я иногда приезжал на каникулы; однажды жил у неё полгода – не мог найти работы в СПб, а в Воронеже работа всегда есть.

Живя у тёти, то есть бабушки, я старался помогать по хозяйству. Например, мыл посуду. А привык я мыть самыми распространёнными губками – пористыми, с жёстким рабочим слоем. Их и покупал. Это сейчас уже десять лет как мою только железными мочалками, из стружки. А тогда мыл губками, привычка.

Привычка являлась причиной конфликта.

– Губка из пенополиуретана, – говорила тётя, – а пенополиуретан вызывает онкологию, у нас Машка химик, она точно знает.

Я относился скептически, мол онкологию вызывает и селёдка ваша любимая в пресервах, из-за консерванта, я сам химик и точно знаю, однако ж просите покупать.

Вскоре к тёте зачастили подруги смотреть на её грудь – шло покраснение и воспаление. Я слышал обрывки их разговоров:

– Да не, не онкология… Валька говорит, при онкологии покраснения нет…

Тётя была, как и я – не пошла бы к врачам до смерти. Слишком хорошо мы знали эту пиздобратию в белых халатах.

Потом оказалось, что таки онкология. Метастазы пошли в руку, и через год тётя умерла – от рака груди.

Прошло много лет, я купил в ипотеку квартиру с предчистовой отделкой, в том числе, с установленной ванной. Ванна была стальная – как вы понимаете, это громкий дребезг от воды и быстрые теплопотери. Лишних денег на чугунину не было. Ванну я решил утеплить, в голове была шумка а-ля автомобильная, битумная, но… комментаторы на ютубе утверждали, что зашубить ванну монтажной пеной в разы дешевле и эффективнее.

Отбросив вариант с дорогущей автомобильной шумкой (2000 р. на ванну 170 см), я повернулся в сторону макрофлекса (от 270 р. за 2 баллона на ванну 170 см, если брать в “Светофоре”). Строителем-отделочником я работал 5 лет, и пену использовать умел.

В “Вимосе”, куда я зашёл за пеной, стояло её сортов 70, без преувеличения. Задавшись вопросом “Что лучше?”, начал читать инфу на баллонах.

Первый же баллон меня насторожил: “Предположительно, вызывает рак” (дословно), “пенополиуретан”, мда… Второй баллон “Может вызывать рак”, “пенополиуретан”… да ёп твою, они все 70 были такие! Везде про рак. Вот пойдите в строительный магазин и почитайте баллон макрофлекса. Все монтажные пены одинакового химического состава.

Лишний косарь- полтора были не лишними. Но чёрт побери, сидеть в ванной и знать, что она вызывает рак? В кредит, но я купил автомобильную битумную вибру STP.

Про битум вроде не пишут пока, что вызывает. Хотя, битум у нас производит Сечин – может, боятся писать.


#пенополиуретан

Хорошие колёса

Летом 2001 года я работал ночным охранником в магазине “Хорошие колёса” на набережной Смоленки.

Вечером персонал покидал магазин и закрывал меня снаружи. Нетрудно догадаться, что кинь кто-нибудь из конкурентов molotov cocktail в окно, шансов у меня бы не было: магазин забит резиной до потолка, на окнах приварные решётки, носители ключа ночуют в разных концах города. Замдиректора ЧОПа об этом знал, но только через полгода, когда поставил на объект своего сына, выхлопотал у колёсников опечатываемый пенал с ключом. Фамилия замдиректора была Орихан. На фалангах пальцев у него были набиты буквы МIША, кириллицей с латинской i.

“Хорошие колёса” имели тогда 3 магазина: в Грузовом проезде (он там поныне), на Ваське, и где-то ещё. При покупке грузовой резины оказывалась услуга – бесплатный шиномонтаж. Но, в шиномонтаж надо было ехать на Южное шоссе. Однажды в полночь у меня на Ваське зазвонил стационарный телефон.

– Алё, Хорошие колёса?
– Да, охрана слушает.
– Я уже полсуток вас ищу! Всё объехал! Где этот ваш Южный улица?

Выяснилось, что звонящий купил грузовые шины, и теперь колесил на своей фуре в поисках бесплатного шиномонтажа.

– Я уже везде был! Где я? – спросил он кого-то рядом.
– Всеволожск, – послышалось на заднем плане.
– Всеволожск! Здесь нет на Южный улица шиномонтажа!

Насколько я понял его проблему, надо было найти Южную улицу в Петербурге или рядом. Я взял справочник “Весь Петербург” за 1999 год, открыл алфавитный перечень улиц и сказал:

– Единственно, чем могу вам помочь, это подсказать, где находится Южная улица.
– Да, подскажите!

Алфавитный указатель содержал Южные улицу, шоссе и проезд.

– Вам что: Южное шоссе, Южная улица или Южный проезд?
– Южный улица! Южный улица!
– Есть такая, – я отлистал по буквенно-цифровому коду до нужной страницы карты, – это Лахта.
– Лахта? Спасибо!

Дальнобойщик бросил трубку и помчался в ночи из Всеволожска в Лахту, кто понимает. Южная улица в Лахте – частные деревянные дома. Не было ещё и КАД.

Только потом я сообразил, что бесплатный шиномонтаж был на Южном шоссе, а это ровно один километр от Грузового проезда, где этот дальнобойщик купил шины, потому что грузовые продавались у “Хороших колёс” только там.

Про этот магазин на Смоленке можно много написать, конечно. В мою бытность стали пропадать колёсики. Расследовал дело имеющий детективную лицензию Владимир Черкесов, старший брат Виктора Черкесова, стоявшего у истоков российского наркоконтроля. Вором оказался продавец по фамилии Казаринов, сплавлявший колёса в соседний шиномонтаж хозяину Афтандилу Георгиевичу. Не буду специально гуглить, как правильно пишется это грузинское имя, но тогда я был уверен, что “Автондил” – так оно произносилось и соответствовало тому, чем носитель занимался. Чего он мне сотрудничество не предложил, не понимаю. В его шинку из магазина шёл замаскированный лаз, а 2 легковые покрышки Barum или Hankook как раз составляли мою месячную зарплату. Видимо, я не вызываю доверия у грузин. А западенцы, как вышеупомянутый Мiша, вообще сжечь хотят.


#хорошиеколёса

Дима В.

С Димой В. мы познакомились в сентябре 1986 года. Числа третьего.

Наша новая школа только открылась, никто друг друга не знал. Линейка 1 сентября проходила в спортзале, на улице шёл дождь. С табличками на палках стояли учителя, либо уже удостоенные доверия ученики. Читая номера классов, я дошёл до рыжего мальчика с табличкой “2-В”, и, как многие граждане из рубрики “Люди” на этом сайте, спросил:

– Второй вэ?

Мальчик кивнул. Это был Макс Блинов, пришедший из 14-й школы. Он как-то успел раньше других познакомиться с классной руководительницей, и первое время был порученцем.

Через пару дней нашлось поручение и для меня. Классная, Ольга Юрьевна Стрижень, попросила подойти и стала объяснять, посматривая в классный журнал:

– Андрей, ты живёшь в квартире номер пятьдесят. А Дима В. живёт в твоём доме в квартире двести сорок девять. Он почему-то не ходит в школу. Зайди к нему и узнай, в чём дело.

Телефоны, если что, в наших новых домах появились через два с лишним года, что считалось большой удачей. До этого ходили друг к другу ногами.

Я знал, что в нашем доме 384 квартиры, по 86 в каждом подъезде. Подъезд Димы В., по моим расчётам, должен был быть третьим и располагался к школе ближе, чем мой. Вообще, от нашего дома до школы было метров 150.

Домофоны появились тоже через годы, поэтому я свободно попал в третий подъезд, доехал на лифте до последнего этажа и позвонил в квартиру 249.

– Кто там? – спросил женский голос.

– Это я, из Диминого класса.

Дверь отворила молодая женщина с тёмными длинными волосами. От входа была видна кухня; за столом, вполоборота ко мне, сидел мальчик с большой головой и умным лицом. Он, видимо, обедал.

Я объяснил, зачем пришёл.

– У Димы ОРЗ, дня через три выпишется, – сказала его мама.

Что такое о-эр-зе, я не знал, потому что у меня обычно были либо отит, либо грипп. Но, обещал передать учительнице.

С тех пор с Димой мы подружились. Сидеть за одной партой по желанию тогда было нельзя, рассаживал учитель, да так, чтобы мальчик с девочкой – при этом баловства меньше, как ни странно. Но, сидели мы недалеко, на соседних колонках.

После школы мы доходили до Диминого подъезда, болтали, потом прощались и я шёл дальше, в свой первый.

Одним из главных школьных развлечений в конце 80-х была игра в фантики от жевательных резинок. Самые дешёвые фантики – от советских жвачек (вместо “советские”, кстати, тогда в 99,9% случаев говорили “русские”, но я из соображений политкорректности должен сейчас писать иначе). Эти жвачки в пластинках такого же размера, как Ригли Сперминт, продавались в пачках по 5 штук, по цене 50 копеек за пачку, в трёх вариантах вкуса – апельсиновый, клубничный и мятный. Использовалась именно бумажная обёртка от пластинки, под которой ещё была фольга, но иногда играли и на “пачу” – обёртку от пачки из 5 штук. Гораздо дороже, где-то 5:1 или 10:1, ценились фантики от настоящих Wrigley Spearmint – их тогда привозили моряки, продавали спекулянты или валютные магазины. Самой крутой жвачкой в конце 80-х был Donald – это уже не длинная пластинка, а плоский ароматный кирпичик сантиметра три на два, снаружи обёртка с утёнком – за этой обёрткой закрепилось название “дональд” и осталось навсегда, даже когда на обёртках стали идти машинки или другие персонажи. Под обёрткой, дональдом, ароматный кирпичик обкладывался ещё одной глянцевой бумажкой – вкладышем. Вкладыш ценился к дональду 1:2,а часто и выше – на нём изображались комиксы из мультфильмов про Микки Мауса, Тома и Джерри, непосредственно Дональда Дака, а мультфильмы эти тогда мало кто видел – по телевизору они пойдут не скоро, видеомагнитофон был в классе у одного человека. Фантики ценились, как деньги – на них можно было обменять реальные товары типа солдатиков, индейцев и прочих игрушек.

Дима преуспел в коллекционировании фантиков. У него, думаю, всё же был входящий поток от родителей, но он также талантливо выменивал и холодно выигрывал остальное. Он собирал фантики, и складывал их в альбомы, как марки. Сначала заполнился первый альбом, потом второй… Пару раз, просматривая эти альбомы как бы из интереса, я у Димы по нескольку фантиков тырил – такая детская клептомания и зависть к буржуям. Дима, конечно, потери замечал и обижался. Но он был так устроен – всё хорошее и дорогое перетекало к нему от менее состоятельных личностей. Когда отец купил для меня у спекулянтов на Гостинке пачку “Дональдов” за 8 рублей, все вкладыши как-то по-честному перекочевали к Диме. Я вовсе не был неудачливым игроком, и выигрывал иногда целые небольшие состояния; но Дима, в основном, не играл, а менял одно на другое, постоянно оставаясь при выгоде.

В 1989 году мы поехали с классом в ЦПКиО. Это было самое счастливое время – мы уже могли брать катамараны напрокат самостоятельно – не помню, что оставляли в залог, нам было по 10-11 лет, и мы катались на велокатамаранах парами. Можно было подойти поближе к катамарану с Наташей Мурлатовой, коварно развернуться кормой и начать крутить педали максимально быстро – в этом случае почти вся энергия уходила в тучу брызг, обдававших Наташу с подругой. Работали советские автоматы с газировкой, с многоразовыми стаканами. В парке стояли колонки, играла музыка. У одной такой колонки я и присел на скамейку, и долго не мог встать – музыка меня поразила. Это было нечто новое. Как Высоцкий отличается от всех без исключения бардов, стоя на голову выше, так и Цой, по-моему, отличался от всяких макаревичей и шевчуков. Впервые в ЦПКиО на скамейке я услышал “Звезду по имени Солнце”, и не мог оторваться.

Дома у нас был однокассетный магнитофон “Электроника”, но мне им пользоваться запрещалось. Мать слушала на нём всяких бардов и каэспэшников, писала с телевизора эфиры юмористов типа Жванецкого, иногда писала на микрофон. Короче, магнитофоном дорожили, а ребёнок мог его испортить. Отец сам обслуживал “Электронику”: разбирал, менял какие-то резинки, бегающие по роликам, чинил клавиши, которые переставали фиксироваться.

У Димы тоже был советский магнитофон, но посовременнее нашего, и пользоваться им ему разрешали. В те времена ещё придавали значение текстам песен: девочки переписывали их в свои дневники-альбомы от руки, приклеивая рядом фото исполнителей, мальчики тоже вслушивались в тексты, разве что не вели дневников. Дима быстро заимел все доступные альбомы группы “Кино”, и, видя мой интерес, предложил: он пишет на листочках тексты песен, а я покупаю у него каждый листочек по 10 копеек. Таким образом, полный тест альбома “Группа крови”, например, я мог получить примерно за 1 рубль. Конечно, я согласился. Дима старательно переписывал тексты на бумагу – не всегда, впрочем, правильно разбирая слова, но такие тогда были копии, – а я расставался с выделяемой на завтраки мелочью. Таким образом, достаточно недорого, я получил представление о почти всех известных тогда текстах группы “Кино”.

Вскоре у Димы появился новый двухкассетный магнитофон Sanyo, которым пользоваться ему, опять-таки, разрешали. Теперь Дима мог тиражировать записи, ведь магнитофон был двухкассетным. Кассеты уже тогда продавались разные: советского производства МК-60, из которых МК-60-5 выглядела более-менее современно, имела прозрачное окошко, а МК-60-2 выглядела допотопно и окошка не имела; и, стоящие больших денег корейские GoldStar (кто не знает, так раньше называлась LG) и ещё больших денег японские TDK. Накопив денег, я отдал несколько рублей, и Дима сначала продал мне бэушную МК-60-3, а потом записал на неё “Звезду по имени Солнце”. Кассету я хранил дома в тайнике. Магнитофон стоял в большой комнате на полу под телевизором; по вечерам, когда родителей ещё не было дома, я ложился перед магнитофоном на живот, ставил кассету и тихонько слушал; периодически я вставал и бежал к дверному глазку: не появился ли в колясочной кто из родителей. Главным было вовремя нажать кнопку “стоп”, успеть извлечь кассету и не попасться с ней в руках, а путь в мою комнату неизбежно пролегал через прихожую. Так я слушал музыку довольно долго, даже “Чёрный Альбом”, записанный тоже у Димы, правда уже на самую дешёвую кассету МК-60-2 – слушал на полу.

Хотя некоторые педагоги приписывали Диме циничность, что я сам слышал, он был довольно отзывчив и придерживался принципов дружбы. Когда наш класс целиком перевели во вновь построенную школу, а школа эта была залита ртутью, наши матери добились перевода нас двоих обратно – взяли только Диму и меня, из всего класса. Но, к девятому классу Дима окончательно от нас ушёл – в бизнес-школу, и мы почти не пересекались, хотя и жили в одном доме. У нас стали разными круг общения и среда обитания.

Сейчас его можно видеть в Собаке.ру, как представителя элиты Санкт-Петербурга; он нашёл дворянских предков с экзотической фамилией, гордится ими и называет родовой фамилией фирмы; занимается, в общем, девелопментом и светской жизнью.

Ему, как потомственному дворянину, это должно заходить нормально. Мне вот нет, мы из однодворцев, деревня. Не понимаю я светской жизни этой, по пять тысяч рублей с человека за ужин и так далее. Но что-то общее было у нас, дружили же несколько лет подряд. Нелюбовь к пролетариату, наверное. Думаю, по Старой Малуксе Дима высказался бы ещё более презрительно, чем я.

Да, нелюбовь к пролетариату, наверное.

Техническое нивелирование

продолжение заметки “Теодолитный ход

Когда-то Игорь Валерьевич Матвеев, управляющий ныне солодовыми заводами Carlsberg, устроил меня на работу агрономом в колхоз. Это кумовское назначение встречало сопротивление местных колхозников – мол, у нас своих агрономов полно, а он питерского устраивает на работу. Местные жаловались управляющему, а от управляющего было недалеко до владельца, а от владельца совсем близко до президента. Игорь был озабочен необходимостью доказывать правильность моего назначения, и для этого я должен был показать такие скиллы, которых у местных точно не было. Он вручил мне нивелир в оранжевом ящичке, треногу и рейку:

– Ты знаешь, как обращаться.

Никто из местных нивелиром не владел; оранжевый ящик, тренога и поза у окуляра внушала колхозникам уважение. Игорь настоятельно не рекомендовал мне показываться на глаза местным без нивелира.

Работа агрономом начиналась с руководства строительством гектарной теплицы из восьми секций, с высотой 7 метров по коньку и 4 метра по жёлобу. Столбы ставились через каждые два с половиной метра, итого на 8 секций их было почти 400. Под каждый столб надо было высверлить лунку и забить в неё колышек – по верху колышка должна была производиться заливка бетоном. Поскольку вода по желобам должна бежать под уклон, в обе стороны от центра теплицы, каждый из 400 колышков забивался на свою высоту – чтобы высота столбов плавно понижалась. И определял эту высоту я, с помощью нивелира. Уважение местных росло с каждым днём, жалобы прекратились.

В один из дней вечером я заехал в бригаду к своему коллеге, такому же питерскому агроному, устроившемуся раньше меня. Он размечал поля под посадку капусты, тоже с помощью нивелира. Поле имело длину 600 метров, и через каждые 100 надо было воткнуть заметный кол. По простоте душевной я начал выражать своё видение ситуации:
– Зачем ты ставишь все шесть колышков по нивелиру, если они стоят в створе, и можно выставить первые два, а остальные четыре прекрасно можно поставить на глаз?
Он не ответил, но почему-то разозлился. А я продолжал настаивать, что колышки в створе надо ставить на глаз по первым двум, и погрешности не будет. Дошло чуть ли не до скандала, и разнимал нас Игорь.
Только потом я догадался, что коллеге тоже нельзя было отходить от нивелира. Владение этой шайтан-трубой обеспечивало сакрализацию агронома и легитимность его нахождения на должности, несмотря на питерское происхождение.

Владеть нивелиром нас учили в Саблино, после теодолитного хода.

Особой проблемой на базе в Саблино было мытьё. В душ удавалось попасть только ночью, и он мог оказаться без воды. В любом случае, вода была холодная – кому-то это покажется смешным, но я до 18 лет не имел опыта мытья в холодной воде. До места на Тосне с нормальной глубиной, где можно было купаться, надо было идти с километр. В комнате у нас стоял ощутимый духан.

Плохой Дима был таковым по версии старенькой математички Татьяны Алекссевны и геодезиста Астахова. На мой взгляд, из двух Дим он, как раз, был хорошим. Плохим его назначили за академическую неуспеваемость – после Саблино он протянул едва один семестр, и ушёл из СПбГУ. Ирония в том, что все полтора года обучения Димин папа, артиллерист, добивался перевода на военную кафедру СПбГУ, где со 2-го курса предстояло учиться Диме. Надавливал на все рычаги, даже в Москве. И добился перевода. Как раз, когда Диму отчислили. Жили они в Сертолово, и мне было трудно понять Диму, который и правда забивал на занятия. Но что делать, сейчас у меня сын почти такой же. Папа Димы остался работать на военной кафедре, и через два с половиной года, когда мы готовились к сборам, назначил меня по блату спорторгом батареи – в артиллерии это как рота в пехоте. Про сборы я, конечно, ещё напишу – ведь там только крепкие нитки спасли мои ефрейторские погоны от срыва мной же, и оттуда идёт мой пацифизм и неприязнь к армии как явлению.

Второй Дима, типа хороший, был из невоенной семьи. У него в роду были и финны, и казаки из станицы Ирпеневской, и кто-то ещё. Хороший Дима ухаживал за Алёной, и добился успеха. Первая дочь Алёны, поэтесса из южных регионов России, произошла от этого союза. Я, хоть и не был влюблён в Алёну, почему-то ревновал. Было очевидно, что Дима её бросит. Так и случилось.

Когда после третьего курса я пришёл признаваться в любви ко Ксюше, та начала перечислять:

– На первом курсе ты любил Лену…

– Эээ…

– Потом ты любил Алёну…

– Ааааа…

– Потом…

Потом действительно был пьяный разврат с Юлей, и выдавив “я не любил никого, кроме тебя”, мне пришлось уходить под коридору под призывы “Давай останемся друзьями!”. Всё-таки, я не любил никого, кроме Ксюши. Надо отличать хорошее отношение и любовь. Женщины очень часто это путают.

Каждый день саблинской практики прибавлял депрессии. Хотелось помереть, если честно. Мы крутили на магнитофоне плохого Димы “Сказку” Сектора Газа, а конкретно одну песню, с рефреном “Всё заебло, заебло, заебло”. Потом, правда, перешли на “Дым сигарет с ментолом”, гоняли её нон-стоп. Это были кассеты с магнитной лентой, но уровень опыта позволял перемотать ленту на начало песни за 1-2 нажатия кнопки.

К нам в комнату стала ходить Юля на ночные философские диспуты. Дискутировать с ней мог только я, остальные не выдерживали. Она слушала Удо Шнайдера и Accept – об этой группе я не знал ничего, кроме надписей на стенах с 80- годов. Она рассказывала про Мартина Идена – я не читал. С интересам слушал про Григория Мелехова – прочёл через два года, и всё было не так, как рассказывала Юля. У женщин своё видение героев-мужчин, без понимания их мотивации. Потом спорили о Боге. Я как раз тогда вывел цепочку взаимодействия женщины с Богом через мужчину, а мужчины с дьяволом через женщину; Юля, конечно, не соглашалась. Перед тем, как хлопнуть дверью, она заявила, придав себе шарм и значительность:

– Я женщина, и я всё же ближе к богу.

С этим я не согласен; женщины, по-моему, от бога дальше. Недавно, почти через 23 года, мы пили с Юлей каппучино. Принося третий, я удивлялся:

– Как у тебя с сердцем? Третий кофе, всё же.
– Я пью по десять.

Нивелир держали на окне, у наших блатных коек, на видном месте, чтобы не потерять.

Я дорогу прокладывал в ад,
Мне хотелось вернуться туда,
Я хотел посмотреть на закат,
Тот, который увидел тогда.
Это было, как маленький мир;
Это было, как маленький фронт.
И стоял на окне нивелир,
На алевший смотря горизонт.
Я навеки теперь замолчу,
Стало не о чем нам говорить.
И когда я умру, я хочу
Похороненным в Саблино быть.
Чтобы людям ходить не мешать,
Но и мне не мешал бы никто,
Я хочу в этих травах лежать,
На ордовикском этом плато.